Сиделка - Джой Филдинг

по словам отца, «миленькая». Трейси досталась балетная фигура нашей мамы, я же, опять по словам отца, выглядела «крепышкой». Сестра ярко сияла, а я еле мерцала.

Трейси была любимицей родителей, что я никогда не подвергала сомнению и даже не злилась. Ни в том, ни в другом не было смысла. Когда сестру хвалили за посредственные оценки в школе, хотя мои отличные отметки еле удостаивались признания, это лишь подталкивало меня усерднее стремиться к успеху. Я была «рабочей лошадкой» – еще одно из любимых выражений отца. Трейси считалась «человеком искусства». Ее баловали, меня лишь терпели.

Какое-то время я подозревала, что меня удочерили. Я не только почти не походила на родителей или сестру (у меня были отцовские карие глаза, но этим сходство и ограничивалось) – я была их полной противоположностью и по темпераменту. Если мои родичи стремились на авансцену, то меня устраивала и роль второго плана. Они предпочитали сольные партии, а меня устраивало и место в хоре.

Разумеется, чтобы раз и навсегда доказать мне, что я не приемная, маме достаточно было показать шрам от кесарева сечения. Так что другой семьи – настоящей, которая готова принять меня со всеми недостатками и считать достойной, несмотря на любые ошибки, – у меня не было.

Однажды, когда я была примерно в том же возрасте, в каком сейчас мой сын, мама предъявила мне доказательство, приподняв рубашку и приспустив брюки на бедрах.

– Видишь? – спросила она. – Это ты натворила.

Я тут же разрыдалась и весь оставшийся день извинялась перед матерью.

И с тех пор только и делала, что пыталась загладить вину.

Я всегда была послушной дочерью и ежедневно звонила маме, чтобы просто поздороваться и спросить, как прошел день, хотя она редко интересовалась, как прошел мой. После того как маме поставили диагноз, положение только усугубилось. Именно я получала лекарства по рецептам, каждую неделю закупала продукты, регулярно навещала маму, звонила утром и вечером, чтобы узнать, как она себя чувствует.

Лиши ребенка родительского одобрения, и он потратит всю оставшуюся жизнь, чтобы его добиться. И печальный, но неоспоримый факт заключается в том, что бо́льшую часть периода становления собственной личности я провела в попытках добиться от родителей хотя бы внимания, не говоря уже об одобрении. И чем больше мне отказывали, тем настойчивее становились мои попытки добиться признания. Было очевидно, что я никогда не стану танцовщицей, как мама, поэтому я стала риелтором, как отец. Я устроилась в его агентство и стремилась стать одним из самых успешных сотрудников, чтобы завоевать папино уважение. Доказать ему, что я – не просто «миленькая рабочая лошадка».

Что я стройный и прекрасный скакун.

Разумеется, что бы я ни делала, этого всегда было недостаточно.

Так стоит ли удивляться, что я так легко и просто поддалась чарам Элиз?

Она была дружелюбной, заботливой, тактичной, даже проявляла заботу о моих чувствах. Она задавала мне вопросы, интересовалась моим мнением, становилась на мою сторону, осыпала похвалами.

Короче говоря, Элиз стала той любящей матерью, которую я искала всю свою жизнь.

Как я уже сказала, не нужно быть гением, чтобы это понять.

Объяснить реакцию отца на сиделку было немного сложнее.

Он столь решительно выступал против любого вторжения на его территорию, что, казалось, пройдут месяцы, пока он привыкнет к присутствию посторонней женщины. Я опасалась, что врожденное стремление контролировать всех и вся не позволит ему пойти на компромисс, и мне очень повезет, если Элиз не бросится с воплями к ближайшему выходу еще до конца первой рабочей недели. Поэтому меня поразило, когда изначальное сопротивление отца не только ослабело с поразительной скоростью, но вскоре и вовсе улетучилось.

Правда, время от времени папа пытался втянуть ее в ссору, как успешно проделывал с мамой, но Элиз просто не обращала внимания на наживку. Она игнорировала или вышучивала отцовские попытки втянуть ее в словесную перепалку. «Ой, Вик, вы такой смешной», – говорила она. В сочетании с приятной внешностью и умением делать свое дело этого было более чем достаточно, чтобы покорить отца.

И поначалу я не могла не благодарить Элиз. За спокойствие родителей.

За саму себя.

– Просто поразительно, – сказала я Харрисону как-то вечером, ложась в кровать. – Она просто непрошибаема. Пришла всего три месяца назад, а все уже налажено, как хорошо смазанная машина.

Харрисон ничего не ответил. Он сидел на нашей двуспальной кровати в окружении выполненных заданий своих учеников. Листы бумаги лежали перед ним веером прямо поверх стеганого белого одеяла.

– Мама выглядит лучше, чем когда-либо за последние годы, – продолжала я, пытаясь проскользнуть под одеяло, не потревожив мужнину работу.

– Осторожно, – предупредил Харрисон, не поднимая головы.

– А отец! – продолжала я. – Как будто дикий лев превратился в безобидного домашнего котика. Невероятно. Говорю тебе: эта женщина – волшебница! Харрисон? – окликнула я его, не услышав ответа.

– Да?

– Ты слышал, что я сказала?

– Твой отец – котик, Элиз – волшебница, – без особого энтузиазма повторил он.

– Удивительно же, разве не так?

– Удивительно, – согласился он, наконец оторвавшись от бумаг. – Послушай. Знаю, я уже говорил это раньше, но мне казалось, что весь смысл найма сиделки для твоих родителей заключался в том, чтобы ты меньше тревожилась о них и больше беспокоилась о своей семье.

– Смысл найма сиделки заключался в том, чтобы помочь отцу ухаживать за мамой, – поправила я. – И когда это я уделяла нашей семье недостаточно внимания?

– Ты серьезно, Джоди? Хочешь выяснить этот вопрос прямо сейчас? Мне нужно до утра проверить все задания.

Я услышала отдаленное эхо громких ссор родителей, летящее к спальням моих детей. Представила себе, как Сэм и Дафни прячутся под одеяло, закрывают уши ладонями, чтобы не слышать злых слов.

– Прости, – сказала я, подавив разочарование и плюхнувшись на подушку с чуть большей силой, чем собиралась.

– Ладно, – сказал Харрисон, собирая бумаги, – убедила. Пойду вниз.

– Я не пыталась тебя ни в чем убеждать… – начала я.

Но он уже встал и вышел, и только его шаги доносились с лестницы.

Я лежала без сна, вспоминая теорию, что на подсознательном уровне мужчины женятся на своих матерях, а женщины выходят замуж за отцов. Что мы стремимся повторить схемы, знакомые с детства, выбирая привычное, каким бы неприятным оно ни было, в надежде переписать историю в поисках неуловимого хеппи-энда.

Неужели я поступила точно так же?

Как и мой отец, Харрисон мог быть невыносимым, поглощенным собой, но то же самое, несомненно, можно сказать о большинстве успешных мужчин. Я убедила себя, что муж неким образом имеет право на эти черты. Быть невыносимым и поглощенным