Праздник подсолнухов - Иори Фудзивара

– Послушай, Хатама, а знаешь ли ты, в чем разница между гением и обывателем?

– Нет.

– Простой пример. Плотник стругает доску рубанком. Срежет он миллиметр или сантиметр, поверхность доски при этом может оставаться одинаково гладкой. Однако, несмотря на одинаковый внешний вид, доски будут разными. В той, с которой снят сантиметр, говоря высокопарно, обнажится суть предмета, а значит, и сущность мастера. Она останется в вечности. Короче, мне дано снять лишь миллиметр. Недавно я наконец это понял.

После небольшой паузы она спросила:

– Только талант способен безошибочно постигнуть границы таланта. Ты это имеешь в виду?

– Ну, может, не так глобально…

– Знаешь, Акияма, я решила.

– Что ты решила?

– Решила выйти за тебя замуж. И защитить от этого безжалостного мира. Защитить, окружив тишиной и спокойствием, – и затем добавила: – А если я что-то решила, значит, обязательно выполню.

В это мгновение перед моим внутренним взором вновь встал весенний полдень, когда я впервые встретил ее. Я будто снова увидел, как она жжет табачные листья вместе с платком. И с моих губ сорвались те же слова:

– Ну ты даешь!..

Вот такая история. Те дни ушли безвозвратно. Воспоминания обо всем, что происходило до и после смерти Эйко, потускнели, но сейчас мне слово в слово удалось вспомнить весь наш тогдашний диалог. Когда это случилось? Воспоминания юности не могли сопровождать меня вечно, постепенно они отдалились. Текло время и медленно прикрывало за ними дверь. Словно выход, через который нельзя вернуться.

Вскоре я сменил направление деятельности. После школы пошел в художественный университет, но не на живопись, а на отделение дизайна. Эйко никак не прокомментировала мой выбор. В университете она выбрала курс эстетики. Она давно решила, что хочет работать в музее.

В конечном счете ее обещание сбылось наполовину. Через десять лет после первой встречи мы поженились. Сбылась ли вторая половина обещания – защитить меня от этого безжалостного мира? Не знаю. И уже не узнаю.

6

Кажется, я уснул. А может, просто выпал из реальности, заплутав в лабиринтах собственной памяти. Приоткрыв глаза, я понял, что лежу в полумраке, свернувшись, словно креветка. На часах было около полудня.

Не меняя позы, я обернулся к двери, но увидел на ее месте лишь яркое световое пятно. В открытый дверной проем падал длинный сноп света. Все еще плохо соображая, я поднялся и, тяжело ступая, поплелся к выходу.

Я постоял в проеме, привыкая к яркому солнцу. В голове постепенно прояснилось. Пусть мой дом – настоящая развалина, но так оставлять нельзя. Вместе с ясностью рассудка ко мне вернулся здравый смысл. Открытый проем может привлечь ненужное внимание или вызвать недовольство и навлечь на мою голову неприятности. Надо что-нибудь придумать. Фанера – это не выход. К тому же я что-то не припомню поблизости ни одного магазина, где ее можно было бы купить. Немного поразмыслив, я отыскал в шкафу старое одеяло и закрепил его край над дверным проемом. Теперь в комнату не проникал свет. Я вышел на улицу и оглядел дом снаружи. Новая «дверь» являла собой изящное зрелище и напоминала вход в палатку кочевников. Я вздохнул. Если так пойдет и дальше, скоро мое жилище утратит последние признаки цивилизации.

Я вернулся в комнату. Чем бы заняться? В такие моменты мой выбор по части убогости мог конкурировать с меню фаст-фуда. Окинув взглядом полку с видеокассетами и пластинками, я выбрал джаз. «Bird Symbols»[25] Чарли Паркера. Мой проигрыватель давно перешел в разряд антиквариата, как и другие вещи, оставшиеся после смерти отца. Я установил иглу на пластинку и снова лег. Помехи, сопровождавшие знакомые аккорды, со временем превратились в их неотъемлемую часть. Как всегда, первые же ноты альт-саксофона Паркера навеяли видение далекого пейзажа. Затем звуки «A Night In Tunisia»[26] раздвинули пространство до самого горизонта, открывая горные цепи и усыпанный звездами небосклон. Казалось, я чувствую дуновение ветра, слышу далекие голоса диких животных. Наконец от музыки Майлза Дэвиса меня потянуло в сон. Сознание вновь замутилось.

Откуда-то издалека доносился голос. Голос звал меня по имени. Я поднял голову. Оказывается, игла проигрывателя давно вернулась в исходное положение.

Обернувшись на голос, я увидел парня, который заглядывал в комнату из-под края одеяла. Это был мальчишка-курьер, доставлявший газеты. Один из немногих людей, которые составляли мой круг общения. Выходит, сейчас больше трех часов. Долго же я спал.

Сонно мотая головой, я дошел до дверного проема. Парень с обесцвеченными волосами и серьгой в ухе протянул мне газеты. Придерживая одеяло, он весело спросил:

– Что с дверью?

Все еще не до конца проснувшись, я ответил:

– Да так, захотелось перемен.

– А что, клево.

– Неужели правда клево?

– Ага, правда. Как будто на пикнике. Жесть. Мне нравится.

– Неужели жесть? – Тут я вспомнил, что хотел спросить: – Кстати, а утреннюю почту тоже ты доставляешь?

– Ага. А что, сегодня ее не было?

– Была. Во сколько ты разносишь утренний выпуск?

– Часов в пять. Что-то не так?

– Сегодня утром, когда ты приходил сюда, моя дверь выглядела как обычно?

– Ага-а. Совершенно обычно. Я, как всегда, положил утренние газеты в ваш почтовый ящик. Что-то случилось?

– Да нет, ничего. Спасибо.

Я взял вечерний выпуск, и парень, блеснув на прощание серьгой и заметив, что у меня и правда отличный вкус, вскочил на велосипед и умчался.

Вернувшись в комнату, я снова крепко задумался. Похоже, дверь сломали, пока мы с Мари Кано беседовали в ресторане. Я долго пытался сообразить, что из этого следует, но так и не понял.

Вздохнув, я поставил новую пластинку, на этот раз Лестера Янга, и открыл вечернюю газету, раздел новостей. О покушении в Акасаке не было ни слова. Прочитав газету от начала до конца, я не нашел ни одной заметки, хотя бы косвенно намекающей на это событие. Центральной новостью выпуска был рассказ о жертвах мошенников, якобы вызывающих дух умерших. Тут же приводилась история трех жертв, общий ущерб которых составил два с половиной миллиона иен. Были еще заметки о входящих в моду турах по уходу за престарелыми, о проблеме этики в Интернете, о скандале в английском королевском семействе… Словом, день прошел без единого серьезного происшествия. Ни одного упоминания о какой-либо перестрелке. Ни строчки. А между тем где-то в этом городе лежит раненый, а может, уже и убитый старик. Мари Кано позвонили рано утром. Даже если полицейский рапорт сильно запоздал, газетчики сто раз могли успеть к сдаче вечернего выпуска. Значит, существуют особые обстоятельства. Но какие? Еще немного поломав голову, я махнул рукой и выбросил газету.

В тот вечер я смотрел по видео «Как зелена была моя долина»[27] и «Огни рампы».[28] Затем спортивные новости по телевизору. Итиро возглавил турнирную таблицу. Телефон не звонил, посетителей не было.

На следующий день слушал Диззи Гиллеспи и Каунта Бейси. Вечером смотрел «Убить пересмешника»[29] и «Гордость янки».[30] Затем снова спортивные новости. Телефон по-прежнему не звонил, посетителей тоже не было.

Никакого интереса со стороны полиции. Ни единой весточки от Мари Кано (зачем-то же она записала мои адрес и телефон!). Ни слова в газетах, хотя это как раз можно объяснить запретом со стороны полиции. Словом, ко мне вернулся желанный покой. Тихие и ровные пластмассовые будни. Вероятно, их и дальше ничто не нарушит. Воспоминания о той ночи, когда ко мне нагрянул Мурабаяси, постепенно тускнели, отдалялись и отчасти уже казались миражем.

Час ночи. Сна еще нет. Взгляд снова упал на заветную полку. «Монпарнас, 19»[31] Фильм о Модильяни. Я поставил кассету. Ни одна из моих кассет не была перемотана, фильмы начинались откуда придется. Сейчас экран отразил парижскую улицу и двух молодых людей под проливным дождем. Модильяни (Жерар Филип), очень любивший дождь, с улыбкой отбирал зонт у Анук Эме: «Ненавижу зонты. Они закрывают небо».

Не лучший, на мой взгляд, фильм, но эту сцену с дождем я очень любил. Интересно, что сказала бы Эйко, увидев, что я смотрю фильм о персонаже Парижской школы?[32] Коллекцию черно-белых фильмов я собрал уже после ее смерти. Трудно сказать, с чего вдруг я начал их собирать. Уверен, Эйко не высмеяла бы меня, даже застав за просмотром такого кино. Во всяком случае, так мне казалось. И уж точно она не стала бы смеяться над этой репликой в сцене с дождем. Пожалуй, она сказала бы, что нет никакой разницы в том, что льется на нас с небес, будь то дождь или солнечный свет, поскольку это явления природы. Когда я говорил об отсутствии грани между предметной и абстрактной живописью, она лишь согласно кивала. Думаю, теперь она сказала бы, что грани нет и между представителями Парижской школы и абстрактными экспрессионистами. Да, пожалуй, именно так она и сказала бы.