Праздник подсолнухов - Иори Фудзивара

– Мы, кажется, условились говорить откровенно, а вы все «некто» да «кое-кто».

– Попробуй встать на мое место.

– Простите. Значит, суд обязал ответчика выплатить Мурабаяси пять миллионов иен. Вроде бы Мурабаяси должен быть доволен таким решением, но тут взыграла его гордость, так?

– Именно так. Восхищен твоей проницательностью. Я уже говорил тебе во время нашей встречи на Гиндзе, но тогда ты отказался, и я повторюсь: я буду рад, если ты вернешься. Другим вот здесь, – он указал на голову, – далеко до тебя. Хотя тот, кто однажды создал бутик, вряд ли захочет снова стать рядовым дизайнером. Каким был твой годовой доход в последние годы работы?

Бутик… В те годы так называли независимые дизайнерские бюро, принадлежавшие одному хозяину. Словно дорогие ателье по пошиву одежды на заказ. Директор бутика назывался не дизайнером, а арт-директором. Сейчас так зачастую величают себя едва оперившиеся юнцы. Эпоха меняется. Жаль, что всегда в одном и том же направлении.

– Миллионов двадцать, наверно. Но это только в течение трех лет, – ответил я, существенно занизив цифру. В последний год мне удалось заработать больше тридцати миллионов. И вкалывал я за эти деньги как проклятый. Если бы не трагедия, вошедшая в меня словно шип, вероятно, продолжал бы и сейчас. Тот период моей жизни закончился потерей Эйко.

Я услышал голос Иноуэ:

– Сейчас мы не можем столько платить, но я готов прикинуть, и с учетом руководящей должности… Спрашиваю еще раз: хочешь у нас поработать?

Я помотал головой:

– Давайте вернемся к нашему разговору.

– Да, мы отвлеклись, не закончили. – Он кивнул и после небольшой паузы продолжил: – По словам Мурабаяси, он обнаружил следы копирования магнитного диска в своем офисе. В общем, там остались улики. Собственно, благодаря этому он и выиграл суд. Ответчик собирался выплатить ему пять миллионов иен наличными. Лучше сказать, его обязали выплатить. «Дерьмовые деньги» – так Мурабаяси их называл. Но подробностей процесса я не знаю. Об этом лучше спросить у его адвоката. Думаю, в офисе тебе подскажут имя и телефон.

– Кстати, я только что говорил с Китадзимой. От него я узнал, что магнитный диск, который вы сейчас упомянули, – это носитель информации. Мурабаяси тоже пользовался им в своем офисе? Зачем?

– Эх, приятель. В промышленности дизайн трехмерный. Им необходим в несколько раз больший объем памяти, чем при плоской графике.

– Ну надо же…

Я вытащил сигареты, а заодно и ту фирменную зажигалку, что мне дали в казино. Я искал глазами пепельницу, когда услышал голос Иноуэ:

– Ты уж прости, но здесь не курят. Кажется, это правило существовало еще в те времена, когда ты у нас работал.

– И правда. Совсем забыл. Прошу прощения.

Я положил на стол синюю зажигалку. Он мельком взглянул на нее, в лице его ничего не изменилось.

– Кстати – это простое предположение, заранее прошу простить, если окажусь не прав, – когда Мурабаяси сказал, что хотел бы избавиться от тех денег, это вы посоветовали ему пойти в казино?

Иноуэ улыбнулся:

– А я-то думал: что ты сейчас скажешь? Почему ты так считаешь? Я весьма законопослушный гражданин.

– Но разве не вы посоветовали ему обратиться ко мне?

– Что за бред! У тебя есть основания так думать?

– Если честно, довольно шаткие. Только вот какая штука: по непонятной причине в последнее время со мной желает встретиться куча народу. Не представляю, чем может быть вызван такой интерес. Между тем, если проанализировать недавние события, первым в этой цепочке были вы.

– Разве мы не случайно столкнулись на Гиндзе?

– Думаю, нет.

Он продолжал спокойно улыбаться:

– Почему ты так считаешь?

– Очень просто. Мы встретились на Сукиябаси в воскресенье в двенадцать ночи. Никуда, кроме как на гольф, клиентов в воскресенье не поведешь, почти все заведения в этот день закрыты. Почему же в такое время вы оказались на Гиндзе?

Немного подумав, он заговорил:

– Я действительно оказался там не по работе. Однако у каждого человека существует частная жизнь, в которой я не считаю нужным отчитываться перед тобой.

– Конечно. Простите. Но меня удивило, что вы стояли у здания «Сони» с таким видом, будто ждете кого-то. Между тем, поговорив со мной, вы быстро направились через дорогу и исчезли. Словно у вас и не было никаких дел. Возможно, я ошибаюсь. Прошу прощения, если обидел вас.

В тот день было холодно. Его больная нога наверняка ныла, как обычно в стылую погоду. Говорил он тогда на удивление тихо. А затем, подволакивая ногу, направился через дорогу и исчез из виду. Хорошо помню его удаляющийся силуэт.

Положив зажигалку в карман, я поднялся. Иноуэ посмотрел на меня с удивлением:

– Как, это все? Уже уходишь?

Я кивнул:

– Совершенно верно. И простите.

Иноуэ не произнес больше ни слова.

Дойдя до двери, я обернулся:

– Да, кстати, только что вспомнил: Мурабаяси сказал, что, возможно, его ловко провели. Не знаете, о чем это он?

Иноуэ тихо ответил:

– Не знаю.

– И еще. Когда я был в Америке, я отправил вам письмо. Оно у вас сохранилось?

Он некоторое время глядел на меня. Затем улыбнулся. Это была несколько другая улыбка, чем раньше, – улыбка человека, старающегося оставаться серьезным.

– Думаю, да. Я аккуратно храню всю корреспонденцию. А ты нет?

– А я нет. Читаю письма и сразу выбрасываю.

– Это не совсем этично. Но почему ты спрашиваешь?

– Потому что вы единственный, кому я написал, как провожу там время. Даже Мурабаяси не писал. Наверное, потому, что уважал вас.

На комнату опустилась тишина. Тишина, похожая на пыль, оседающую с медленным кружением. В этой тишине Иноуэ молча смотрел на меня.

Я улыбнулся ему:

– Я и сейчас вас уважаю. Вам знаком человек по имени Тадамити Нисина?

Он по-прежнему молчал. На лице его была написана грусть. Это выражение грусти и молчание словно были мне ответом.

Я повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Он тоже не проронил ни слова.

В офисе я снова увидел Китадзиму. Он все так же громко говорил по телефону. Меня он, кажется, не заметил. Предполуденные часы. Час пик у дизайнеров. Помню, когда я работал здесь, в эти часы офис превращался в поле битвы. Похоже, это единственное, что осталось неизменным с тех пор. Сидящие за столами люди, все без исключения, уставились в свои мониторы.

Обернувшись напоследок, я вышел за дверь. Никогда не смогу работать в офисе. Мой реактивный самолет улетел без меня.

7

На улице я сразу направился к телефону-автомату и снова достал визитную карточку Мурабаяси. Мне ответил тот же четкий голос. Сославшись на рекомендации Иноуэ, директора «Кёби Кикаку», я попросил координаты их адвоката. Через пару секунд у меня была вся необходимая информация. Поблагодарив секретаря, я набрал номер юридической конторы. Адвоката в городе не оказалось – он уехал по делам в Фукуоку. Поразительная закономерность: как только мне хочется с кем-нибудь поболтать, он тут же отбывает в командировку.

Мне ничего другого не оставалось, как вернуться к себе на Иттёмэ. Погруженный в собственные мысли, я никого вокруг не замечал. Как обычно, свернул на дорожку, добрался до дома и не заметил бы, что меня поджидают, если бы не окрик:

– Привет, приятель!

Я поднял глаза. Мари Кано собственной персоной. Черный пиджак, темные брюки, на плече знакомая безразмерная сумка. И длинная черная тень на асфальте – солнце взбиралось все выше.

– Знаешь что, – сказал я, – я тебе не ровесник, и не зови меня приятелем.

– Тебе это не нравится?

Пожалуй, все дело было в том, что так меня называл Иноуэ.

– Меня это напрягает.

– Никогда бы не подумала. Посмотри на себя – ну как тебя еще можно назвать? А все твой характер.

Я вздохнул:

– Характер, говоришь?

– Это и есть твой дом?

– Да.

Она окинула взглядом окрестности:

– Я здесь впервые. Настоящее ретро в самом сердце Токио, посреди Гиндзы, и всего один жилой дом напротив. А у тебя необычное жилище. Первый раз вижу дверь из одеяла.

– Чрезвычайное положение, – буркнул я, – кто-то сломал мою дверь.

– Кто?

– Не знаю. Лучше скажи: тебя что, выпустили из полиции?

– Долгая история. Можно войти?

– Пожалуйста, – ответил я.

В комнате она с любопытством огляделась, невнятно бормоча себе под нос:

– И внутри необычно. И как просторно! Везет же некоторым, столько места.

Слышал бы ее Мурабаяси. Вот что значит – все познается в сравнении. Любая оценка относительна.

Я указал ей на то самое место, где недавно сидел Мурабаяси. Она кивнула, переложила газеты, тихо присела и тут же, казалось, потеряла всякий интерес к окружающему интерьеру. Скрестив ноги и подперев одной рукой щеку, другой она облокотилась на чайный столик. Тонкая белая кисть четко вырисовывалась на черной полированной столешнице.