Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Гарборг Хульда

Но в следующее мгновение я вся пылала навстречу ему, и мне казалось, что я не снесу той вечности, разлучавшей нас до следующего свидания. Все можно было вынести, только не это: не быть с ним, не видеть его, не чувствовать близости!

Когда я шла в одиночестве и забывала весь мир вокруг себя, я часто останавливалась, ломала руки и тихо шептала про себя:

«О, мой возлюбленный, отчего ты не далеко от меня!» Но когда я слышала его шаги, во мне зажигались тысячи огней, лицо мое горело, глаза сияли навстречу ему. Мне казалось, что я прекрасна, все ликовало во мне, когда он приближался.

Подруги мои говорили о книгах, об искусстве и спрашивали мое мнение. Они рассказывали об интересных произведениях великих писателей, советовали прочитать их. Я улыбалась в душе.

«Ты меня интересуешь, друг мой, — думала я, — ты, и никто другой. Но не говори никому об этом, а то меня исключат из общества».

Но я полна волнения и страха! Ты так далеко от меня. Отчего ты не приходишь? Когда я увижу тебя? Это вопрос моих дней и ночей. И точно железные тиски печали ложились мне на грудь и на лоб, и я взывала к нему: «О, мой возлюбленный, зачем ты терзаешь меня? Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я твоя? Никакая сила не может освободить меня от тебя».

Это было в мае. Я только что пережила неделю, полную отчаяния. Он покинул общество, в котором на мгновение забылся. Опустив голову на руку, он сидел один за столом, но глаза его не отрывались от меня. Я стояла поглубже в комнате и разговаривала с одной дамой. Затем я прошла мимо него, и он невольно, точно моля, простер ко мне руки. Многие видели этот жест, и я побледнела. Вслед за тем он ушел, а я поборола себя и осталась до конца вечера.

О, какие ужасные дни и ночи провела я после этого вечера до того дня, до того прекрасного и вместе с тем ужасного весеннего дня, когда мы спустя две недели снова встретились!

Это был яркий солнечный день, сияющий, с запахом весны в воздухе. Я сидела в своей комнате, бледная и измученная от бессонных ночей и мучительных мыслей. Я знала, что мы теперь на правильном пути, что единственно верное — никогда более не встречаться. Ничего другого, кроме горя, путаницы, не могло ожидать двух людей, которые рвут все узы и хотят начать новую жизнь. И в нашем возрасте — нам было бы нелегко. О, в нем говорит ум и благородство. Он знал, что я слаба, и хотел спасти меня. О, друг мой, ты не знаешь, что самое ужасное — это разлука.

Теперь чаша переполнилась. Я устала от слез и не была более в состоянии предпринять что-либо. Во всем я видела его.

Трогательными и прекрасными казались мне все его недостатки, все мое существо окрасилось им. Я знала, что когда он со мной, моя личность, мое я — все становилось мне безразличным. Я сходила с ума. Но меня это мало заботило. На что мне мой ум? Он являлся только бременем для меня. Не велик и не мал — он был невыносим, как все среднее.

Майский день со своим весенним воздухом приводил меня в отчаяние, и мое томление разрасталось в бесконечное. Я чувствовала себя слабой и бессильной, словно после тяжкой болезни.

Снова и снова я спрашивала себя: чем это кончится?

Как и всегда, утром я была одна. Я поднялась с низкого кресла у камина и усталыми шагами стала бредить по комнате. Вдруг раздался энергичный звонок, и сердце мое остановилось в груди.

Это был его звонок.

Я остановилась как вкопанная. Я слышала, как он вошел. Когда он постучал в дверь, я с силою ухватилась за доску стола.

А затем он стоял передо мной, держал мою руку и говорил: «Не сердитесь, что я пришел». Но я не могла более владеть собой. Я беспомощно зарыдала.

Он прижал меня к себе и тихо шептал: «Милая, милая Ева, как нам быть?» Я закрыла глаза и сказала, что теперь я ничего не знаю, что я потеряла и разум, и волю.

«Не закрывай этих прекрасных глаз, — говорил он, — взгляни на меня, милая, любимая Ева!» И я смотрела на него, утопая в слезах: «Я безумно люблю тебя! Что мне делать? Не уходи от меня, я не могу жить без тебя!» Его губы искали мои, и я снова закрыла глаза.

Мне хотелось умереть, никогда более не раскрывать глаза, навсегда остаться в его объятиях. Как нежен и робок был его поцелуй, как нежны и наивны его слова! Мы оба вдруг стали молодыми и полными трепета, будто ничто до сих пор не коснулось наших сердец. Весь свет, все солнце мира было в нас и вокруг нас!

Он стал рассказывать, как это случилось. Он хорошо знает, говорил он, какие качества во мне привлекли его, он еще говорил разные вещи обо мне, слушать которые было наслаждением, и в заключение сказал:

— В тебе я вижу вызов женщин, в такой высокой степени ты обладаешь всеми женскими качествами… Ты была понятливой, тщеславной и милой, такой милой…

Я закрыла ему рот рукой.

— Да, да, — продолжил он, — а кроме того, ты обладала еще одним качеством, которого нет у мужчин!

Я засмеялась:

— Юмором?

— Да, а кроме того, умом, страшно большой дозой ума, словно мужчина.

— Ты неисправим!

— И как могла ты — которая находила во мне одни мужские недостатки, — как могла ты…

Но я не могла ничего объяснить.

— Ты тиран и вообще страшный человек. И все же…

— Все же?

— И все же вы поработили меня, сударь!

Как мы были молоды в эти минуты! Весь мир перестал существовать для нас. Но слишком быстро пришлось нам вернуться к суровой действительности, и мы принуждены были проститься холодными, равнодушными словами.

Уходя, он снова привел меня в отчаяние своими словами:

— О, милая, — сказал он, — ведь это — одно безумие! Завтра ты пожалеешь об этом, будешь упрекать меня!

И я не могла ему ответить, не могла сказать ему, как плохо он знает меня, если может предполагать подобное. Я не могла сказать ему, как вдруг все стало понятно и ясно в моей душе. Как только двери закрылись за ним, я решила все написать ему. Он должен знать, что у меня в душе. Он тогда не будет смешивать меня с теми праздными женщинами, цель которых — приятное препровождение времени и легкая игра в любовь.

«Я не выношу ничего половинчатого, — писала я, — я не признаю границ. Насколько я горда и самонадеянна, настолько я скучна и покорна, когда люблю. Да, мой друг, я не стану скрывать: я люблю тебя. Жуткая и прекрасная истина, непоколебимая, горькая правота! Ни одна сила не может меня спасти от тебя!» Я писала ему, что внешние условия не играют роли для меня, что я довольно жила на свете, чтобы знать, как мало все внешнее имеет значение для счастья. Я могу работать, не буду обременять его никогда; но я чувствую себя — его, вся — его, и его валя — моя во всем. Открыто, и честно, и вполне сознательно я пришла к нему и сказала: «Вот я вся! Распоряжайся мною. Советуй мне, повелевай!» Хорошо, прекрасно, если можно беречь покой других, но наши права — прежде всего!

Затем я поцеловала письмо и послала ему. Я стала спокойной и счастливой, довольная своим поступком. Теперь только я понимаю всю мою наивность. Тогда у меня была одна только мысль: быть цельной и честной, не мелкой и мелочной, как все скрывающие свою трусость под лицемерной болтовней о нравственности и обязанностях, как все те, кто ищет лишь забавы.

На другой день мы оба были приглашены в большое общество к нашим друзьям.

Мне кажется, что тысяча лет отделяет меня от этого вечера.

Вечером, когда я целовала на сон грядущий детей своих, меня охватило сильное желание сказать им, что с матерью их случилось нечто чудесное и что ее сердце громко стучит от счастья. Совесть моя была легка и свободна, и моему мужу пришлось за столом выслушать много странного. После обеда я протянула ему руку и сказала: «Как жизнь чудесна!» Мне хотелось обнять его и сказать: лучший друг мой, радуйся вместе со мной! Да, если я могла бы с кем-либо поделиться всем, так только с ним. Он бы понял и простил, ему бы стало даже некоторым образом легче. Ведь он всегда говорил, что страдает от того, что изолирует меня от жизни. Да, он бы простил и понял, но все же это огорчило бы его! О, мой милый, добрый друг, вот почему я и молчу пока. Но почему бы тебе страдать от того, что я весела и счастлива, если мы уже не можем более дать друг другу счастья? Но ты будешь грустить, потому что нельзя ничего вычеркнуть из жизни, а когда-то я давала тебе так много. И знаешь ли ты, что и я безгранично страдаю от того, что причиняю тебе боль? Но есть нечто сильнее нас.