Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Гарборг Хульда

Итак, моя любовь была из тех родов любви, место которой — в царстве свиней. Потому что все во мне сливалось в дикое желание его близости. И это желание заглушало даже мое уязвленное тщеславие и призыв к мести, оно побороло мою гордость, оно бросало меня на землю. Мне хотелось броситься, словно животное в леса, — звать его, умолять вернуться. Но отчаяние сделало меня больной. Я не находила более сна и была беспомощна, как дитя, в своем горе.

Тогда муж мой послал меня путешествовать. Его сестра, которую любили дети, взяла на себя заботу о столе. Как я была благодарна мужу!

Я плыла по широкому океану. И когда волны ударили о наше судно, я вскакивала, простирала руки и шептала им навстречу: «О, возлюбленный мой, возьми меня, всю меня!» Но судно плыло дальше, подымалось и опускалось.

И когда я видела, как солнце в тихие вечера погружалось в море, я снова простирала руки и шептала: «Возлюбленный мой! Дай мне умереть в твоем блеске, поглощенной твоей силой!» Но солнце угасало и руки мои опускались.

И когда я, усталая, после заката солнца сидела вечером на палубе, я вспомнила прекрасные слова Ницше, этого «женоненавистника», слова о женщине и ее любви: «Игрушкой должна быть женщина, чистой и прекрасной, подобной алмазу, озаренная добродетелями еще не существующего мира».

Два года прошли в борьбе и труде. Снова я совершаю свой однообразный ежедневный путь к могиле. Вскоре после своего возвращения, когда я снова обрела сон и силы для жизни, — я получила письмо от него. Длинное, хорошо изложенное письмо, но без содержания. Я должна попытаться понять его — его поступок имеет глубокие основания. То, что связывает его, необоримо, как бы странно это ни казалось. Он осужден только заглядывать в Эдем, вечно закрытый для него, и т. д. Он восторгался моей цельностью, моей смелостью и благодарил меня. Но я прочла между строк, что его поражает моя мораль! Я с презрением бросила письмо в огонь.

Это мужчина — значит, разочарование.

Теперь я живу одна, своим трудом. Я зарабатываю деньги, пожинаю лавры, чувствую, что развиваюсь и что, быть может, я на пути взобраться на те высоты, с которых открывается весь горизонт, и что я могу найти истинно ценное.

Но труд не наполняет моей жизни. Пока он является только приправой для меня. Мне приятно работать, приятнее, чем все остальное, но я не весела. Я всегда полна беспокойства и неопределенного томления, полна страха тьмы и одиночества.

Изменится ли это когда-нибудь? Я не думаю этого, не дерзаю даже надеяться. И я могу сказать вместе с Вейнингером: «То, что нашел, без сомнения, не причинит никому такого страдания, как мне».

Потому что я не вижу спасения для себя.

Не есть ли все эти строки «смертный приговор» для их автора?

В правоте нет степеней, и нет степеней в нравственности.

Вейнингер

Предложение написать свою биографию повергло бы большинство людей в неловкое смущение, говорит Вейнингер; только немногие могли бы дать отчет о том, что они предпринимали вчера, не говоря уж о том, что они делали раньше. В особенности это можно отнести к женщине, так как она не имеет соединяющего воспоминания о Continuitat, которая только может убедить человека в том, что он живет, существует.

Если женщина рассматривает свою жизнь, заглядывая назад или переживая прежние чувства, она ей не представляется беспрерывным, никогда не прерывающимся стремлением, она, наоборот, останавливается на отдельных полосах.

И какие это полосы? Это только, может быть, те полосы, на которых женщина по натуре своей останавливает свое внимание. Женщина обладает лишь одним родом воспоминаний, говорит Вейнингер; это воспоминания, связанные с половой жизнью.

«Воспоминания о любовниках, женихе, брачной ночи… О детях она вспоминает, как о своих куклах. Вспоминает она и о цветах, которые получила на балу, о числе и величине таких букетов, о каждом стихотворении, посвященном ей, о каждой фразе мужчины, фразе, что произвела на нее впечатление; но прежде всего — и с точностью, которая кажется настолько же заслуживающей презрения, насколько и жуткой, — она помнит о каждом без исключения комплименте, сказанном ей когда-либо. Это все, что помнит женщина из своей жизни».

Эти строки я прочла у Вейнингера и, конечно, с негодованием воскликнула: «Нет, нет, тысячу раз нет!» И я сказала, как Фест Павлу: «Многие знания делают тебя безумным!» Это ложь и клевета, и в сотый раз я утверждаю, что он ничего не знает о женщине, не может знать о ней. Но во мне все кипело. И я поборола свой гнев и снова подумала: попытайся быть правдивой. Вдумайся хорошенько.

Да, есть немного правды в его словах, мы хорошо помним обо всем этом. Да, здесь много правды, лучше всего мы помним обо всем, касающемся нашей любовной жизни. Но во всем остальном он глубоко неправ. Это не все, что живет в нашей памяти. Существуют степени в правде. Тысячи женщин вспоминают — так же, как и мужчины, — жизненную борьбу, полную труда, разочарований и надежд, при которой напряжены все силы.

Но те, кто пишет о женщине, имеют в виду лишь праздных женщин, обладающих внешней культурой больших городов. Это оранжерейные растения, больные куклы или же односторонне развитые, взвинченные женщины, стоящие за эмансипацию. Но если бы психолог снизошел к женщинам крестьянского быта или к классу трудящихся женщин, его заключения были бы иными. Существует большое число женщин, которые ставят себе более сложные задачи жизни, чем могут прийти в голову какому-либо кабинетному ученому или светскому кавалеру.

Прежде всего крестьянки, женщины, занимающиеся землепашеством, и те, кто так или иначе пригодны к этому труду. Тот, кто потерял веру в женщину, в это неуверенное, в вечном волнении бродящее существо, успокоится и снова исполнится надеждой, когда побывает в норвежских деревнях и поглядит, что представляет большинство женщин в смысле труда и мышления. Здесь можно часто встретить в действительности, как покойно и без противоречий отцовское первенство преобразилось в разумное и прекрасное признание прав матери и каждый склоняется с одинаковым уважением как перед paterfamilias, так и перед mater famtias. И кто станет отрицать, что многие из этих женщин обладают способностью выводить заключения и поступать согласно им, другими словами, поступать и мыслить логично — способность, которую психологи всегда отрицали в женщине.

Спросите этих женщин, что живет в памяти их, когда они всматриваются в свою прошлую жизнь. Прежде всего, они помнят, так же как и все мы, женщины иных общественных сфер, все то, что связано с их личной жизнью, — помнят о муже и о детях, и обо всем, что касается их личности. Но, кроме того, вы услышите о сознательной жизни женщины как члена общины, о смелой, жизненной борьбе ее с заботами, о ее радостях, победах и поражениях — о достойной жизни женщины в качестве друга и помощницы мужа, занимающей почетное место рядом с ним, матери, перед которой все склоняются с почтением. Вы услышите о женщине, которая представляет собой не только сердце дома, но и главу его.

Это наводит на размышления.

Быть может, правда, что люди — на опасном пути, на пути, удаляющемся от природы. И возможно, что единственный способ решения всех вопросов и осложнений — в том, чтобы мужчина и женщина взялись за руки и доверчиво и покорно вернулись снова по тому же пути — короткому и длинному, — по которому они еще только что мчались, задыхаясь, перегоняя друг друга, полные ненависти и подозрений. Но так как вся жизнь движется по кругу, нельзя, собственно, говорить о том, что следует идти назад. Самый большой прогресс — это все же путь через сложное к простому. И все же, если даже не существует ступеней в правде и в памяти женщины живет лишь то, что перечисляет Вейнингер и что ему кажется столь презрительным, я полагаю, однако, что воспоминания мужчин — большинства мужчин — еще менее ценны. Если все воспоминания женщины относятся только к одному великому центру, если даже кое-что из воспоминаний кажется мелким, смешным, ребяческим и даже достойным презрения — все это имеет глубокую основу в целостности ее натуры и тесно связано с великим таинством. И в той односторонности — ее сила, и насколько она является силой женщины, рождающей человечество, — этот порок становится в действительности жизни добродетелью.