Смертельная поэзия - Анна Александровна Шехова

к одноглазому старику-татарину Ильгизу явился Перец с серебряной брошкой в виде корзинки цветов. Эта безделушка была опознана кухаркой Меланьей, которая много лет служила в доме Рукавишниковых и после кончины купца с супругой по-прежнему приходила к Аглае Афанасьевне стряпать и убирать трижды в неделю. Муравьев также подтвердил, что видел означенную брошь среди украшений невесты.

Арестованный Перец вины не признавал: упирался и божился, что не убивал, и даже не крал.

– Ну, курам на смех! – рассказывал Петр Осипович во время традиционного чаепития с Феликсом Яновичем. – Даже соврать толком не может! Трясется и кричит – «Не я, не я!!!»

Как обычно, чай они пили в доме у следователя тихим поздним вечером, когда дети, пожелав покойной ночи, ушли спать, а супруга Кутилина удалилась в спальню читать вечерние молитвы. Ночи уже стояли теплые, и сквозь открытые окна майский ветер ласково перебирал складки штор, словно разыскивая в них что-то сокрытое.

– Откуда же у него оказалась брошка? – спросил Феликс Янович, подливая сам себе чая из полуведерного самовара. Дом Кутилиных был, пожалуй, единственным в Коломне, где начальник почты мог себе позволить подобную фамильярность.

– Говорит, подобрал на улице, – фыркнул Петр Осипович, – самое бездарное вранье, которое можно представить. Мол, шел вечером от своей милки и нашел аккурат у дома Рукавишниковой. Решил, что та случайно обронила, ну и не удержался от искуса. Милка-то подтверждает, конечно, что он весь вечер у нее сидел. Да кто же своего дружка выгораживать не будет?

– А другие украшения нашли? – поинтересовался Колбовский.

– Пока нет, – нехотя признался Кутилин. – Обыскали дом самого Перца и его милки. Но, видать, он все уже сбыл. Или припрятал ловко.

– Вы же говорили, что все торговцы краденым у вас под колпаком, – улыбнулся Феликс Янович. – Кому же он сбыл?

– Мог и кто-то новый появиться, – Кутилин кисло улыбнулся. – Мы не всеведущи! А, может, Перец просто зарыл хабар где-нибудь – до лучших времен. Разумный вор так бы и сделал. Мы шум-то подняли такой, что все местные собаки поперхнулись.

Феликс Янович помолчал, позволив Петру Осиповичу опорожнить его чашку, а затем осторожно сказал.

– А этот Васька Перец раньше отмечался в чем-то подобном?

– В разбое и душегубстве? Да, нет, это первый раз, – сказал Кутилин, утирая усы. – Так-то в полиции его знали. Но он шулерством промышлял. Грабежами вроде до этого момента не занимался. Но у всех какое-то злодейство бывает первым. А у кого-то оно становится и последним.

Эту фразу Кутилин произнес сурово и со стуком поставил чашку на стол. Феликс Янович вздохнул.

– А вам не кажется странным, что шулер решил пойти на грабеж? Да еще не побоялся руки в крови испачкать.

– Ну, возможно, его обычное дело перестало приносить нужный доход. Или бабенка новая появилась – с запросами побольше, чем предыдущая. Что, скажете, невозможно?

– Возможно-возможно, – поспешно согласился Феликс Янович, – да только все равно странно. Пойти на грабеж – одно. А вот жизнь загубить – тут нужно особый склад натуры иметь. Убийство-то, как вы говорили, случайным не было.

– Все вы странности примечаете, – буркнул Кутилин. – Лучше на пользу вашу смекалку примените. Вот где, на ваш взгляд, Васька Перец мог спрятать украденное?

– В этом не помогу, – покачал головой Феликс Янович. – Потому что, признаюсь, склонен верить в невиновность Перца. Мне кажется, он случайно попал в эту историю. То есть, конечно же, не совсем случайно. Если бы не жадность и не желание присвоить чужую вещицу, то для него все бы обошлось. Но он не убивал.

Кутилин тяжело вздохнул. Он уже успел убедиться, что подобные версии из уст Колбовского, к сожалению, часто вызывают за собой долгое и хлопотливое расследование.

– Вы, небось, еще и почерк его захотите посмотреть, – после паузы сказал Петр Осипович. – Эх, в наказание вы мне даны, Феликс Янович. Ей-богу, в наказание за все мои грехи!

Феликс Янович скромно промолчал. Настроение Кутилина несколько скисло – подобно постоявшему молоку, но Колбовский знал, что это пройдет, как только старая ищейка возьмет новый след.

*

На следующий день после службы Феликс Янович совершил два давно задуманных, пусть и отложенных предприятия. Во-первых, еще раз дошел до дома Рукавишниковых, дабы подтвердить выпестованную теорию. Теория подтвердилась, и потому обратно Колбовский возвращалась в куда более воодушевленном настроении – так что даже ворчание Авдотьи по поводу испорченного грязью мундира и загубленных штиблет не нарушили его боевой настрой.

Торопливо переодевшись в легкое серое пальто и даже не позаботившись о пятнах на брюках, Феликс Янович поспешил в кабинет судебного следователя.

Петр Осипович уже дожидался его. Без слов вручил вошедшему Колбовскому лист бумаги, исписанные кривыми строчками.

– Вот, заставил изложить письменно всю его историю, – буркнул Кутилин. – А вот его старая долговая расписка, как вы просили.

После вчерашнего чаепития судебный следователь все еще пребывал не в духе – мерил нервными шагами небольшой захламленный кабинет. Такое раздражение показывало, что Петр Осипович и сам отнюдь не был убежден в виновности Васьки Перца. Однако как человек русский, а, значит, подверженный частым приступам философской лени, Кутилин очень хотел, чтобы его убедили в собственной изначальной правоте. Ему мечталось покончить с тягостным делом как можно скорее, чтобы снова перейти к благостной уездной тишине, нарушаемой лишь редкими и простыми делами, вроде внезапной кражи поросенка или пьяного хулиганства на соборной площади.

Феликс Янович без приглашения опустился на стул и принялся изучать письменные объяснения злополучного Перца.

– Он очень напуган, – сказал Колбовский, пробежав первые строчки.

– Еще бы! – буркнул Кутилин. – Я уж постарался. Припугнул его каторгой, чтобы он того… облегчил свою участь признанием. Мол, тогда похлопочу о смягчении приговора. Хотя, по совести сказать, за такое я бы не в Сибирь, а прямиком на виселицу отправлял.

– Нельзя, – вздохнул Колбовский, не отрывая взгляда от листов бумаги. – Слишком велика пока вероятность ошибок в следствии. Мы не можем быть уверенными, что каждый раз осуждаем виновного. А вы готовы взять на душу такой грех как казнь невинного?

Кутилин лишь проворчал себе под нос что-то невразумительное. Спор был давний, и все аргументы повторялись уже не по одному разу.

– Этот Василий Перец очень напуган, но он не врет. Посмотрите, его почерк один и тот же – что в долговой расписке, что в его объяснении про брошку. Если бы он что-то скрывал, то мышцы его руки начали бы непроизвольно сжиматься. Это напряжение, над которым мы не властны. Буквы стали бы более резкими, особенно в значимых словах – «брошка», «Рукавишниковы»… Или появились бы небольшие, но заметные разрывы между слов. Этого нет!

– Феликс Янович, признаюсь, я вчера много думал над вашими словами, – перебил его Кутилин. – Готов признать, что в них много правды. Непохож этот Перец на убийцу. Не тот тип. Кишка тонка. Но вы же понимаете,