Смертельная поэзия - Анна Александровна Шехова

тот злополучный вечер, закончив разносить почту и выслушивать изъявления ужаса от коломенских дам и девиц, Колбовский не пошел, как раньше, в хлебную лавку и на берег Москвы-реки. Он и сам в полной мере не отдавал себе отчета о том, куда идет. И лишь оказавшись перед мрачным домом Рукавишниковых, поднял голову и вздохнул. Окна были забраны глухими некрашеными ставнями, и дом выглядел нежилым. Феликсу Яновичу не верилось, что еще неделю назад он пил здесь чай со смородиновым вареньем и рассматривал нелепые глиняные фигурки на окнах.

Поколебавшись, Колбовский подошел ближе и внимательно осмотрел землю под окнами и у ворот. Затем поднялся на крыльцо и осторожно потянул за дверное кольцо. Дверь к его удивлению легко поддалась и с легким раздражающим скрипом открылась. Феликс Янович покачал головой – это было явным упущением со стороны полиции и следствия.

В доме стояла темнота – хоть глаз выколи, словно уже настала глубокая ночь. Феликс Янович, помедлив на пороге, достал из кармана коробку спичек и зажег одну. Перед его глазами была та самая неуютная гостиная, где Аглая Афанасьевна поила его чаем. За несколько мгновений, что горела спичка, он успел заметить, что теперь здесь царит страшный бардак – ящики шкафов вывернуты наружу, стулья опрокинуты. На полу валялись осколки какой-то посуды. И только горшки с фиалками и глиняные истуканчики на подоконниках оставались спокойными и безмятежными.

Спичка погасла, и тут же за спиной Феликса Яновича раздался какой-то шорох. Не оборачиваясь, Колбовский сказал.

– Вы можете не таиться, Егор Мартынович. Я не донесу в полицию.

Несколько мгновений царила тишина, а затем сзади раздалось сердитое сопение.

– Умник, тоже мне! – хмыкнул Бурляк.

Они вышли на крыльцо, и Феликс Янович окинул Егора внимательным взглядом. Простодушное лицо Бурляка покрывалась нездоровая бледность, щеки запали, а веки набухли и посинели. На нем была рубаха явно не первой свежести, суконная куртка, заляпанная грязью, и картуз. И хотя сивухой от него не пахло, на ногах Бурляк стоял шатко, словно человек, перенесший тяжелую болезнь.

– Вы как меня узнали-то? – спросил Бурляк, опираясь на темные от влаги перила крыльца.

– Больше некому, – Феликс Янович развел руками. – Там полицейские натоптали, конечно, но поверх них на грязи несколько совсем свежих отпечатков. И видно, что сапоги, а не штиблеты как у господина Муравьева. Кому, кроме вас, могло понадобиться сюда прийти? Да еще и замок не двери сломать. Нехорошо-с!

– Ха! – фыркнул Бурляк. – Плевать на замок. Мне надо было зайти туда и самому убедиться.

– Убедиться в чем?

Бурляк помедлил, а затем повернул круглое лицо к Феликсу Яновичу и спросил:

– А вы верите, что ее убил грабитель?

– Кто же еще? – в горле Колбовского стало сухо и горько.

– Не знаю, – вздохнул Бурляк. – Но это какой-то бред!

Его лицо исказилось, глаза мгновенно наполнились слезами, и Феликс Янович деликатно отвел взгляд, чтобы не смущать бедолагу.

– А этот даже не показался здесь! – зло выдохнул Бурляк. – Не счел нужным!

Начальнику почты не надо было уточнять, кого имеет в виду Бурляк. Но он деликатно промолчал.

– Если кто и желал ей зла, так это он! – яростно продолжил Егор.

От этих слов Феликс Янович несколько опешил.

– Так вы что же – склонны обвинять Алексея Васильевича? В подобном злодействе? – растеряно уточнил Колбовский.

– А кого же еще?! Вы-то, надеюсь, не поверили в брехню про грабителей?

– Я бы не стал никого обвинять огульно, – уклончиво ответил Колбовский.

Бурляк не ответил, а только презрительно хмыкнул. Феликсу Яновичу помолчал, размышляя – не будет ли слишком опрометчиво воспользоваться помощью такого ненадежного человека? Бурляк явно был подвержен импульсам и склонен к необдуманным поступкам и выводам. С другой стороны, отделаться от него сейчас будет крайне затруднительно. Феликс Янович решил рискнуть.

– Раз мы оба с вами здесь, я хотел бы попросить вас о помощи, – аккуратно предложил он.

– Помощь?! В чем?! – Бурляк, опомнившись, уставился на Феликса Яновича. – Вам-то какое дело?!

– Аглая Афанасьевна была моим другом, – Колбовский вздохнул. – И здесь я по той же причине, что вы. Вы правы, выражая сомнения в версии с ограблением. В этой истории слишком много странностей, которые не находят логического объяснения. А если такового нет – значит, мы не видим всех фактов.

– А что же кажется вам странным?

– Убийство при грабеже – очень редкое дело, – задумчиво сказал Феликс Янович. – За все время, что здесь служу, еще ни один вор в Коломне не убивал тех, кого грабил.

Колбовский внезапно разговорился – те мысли, которые одолевали его весь день, вырвались наружу потоком горячих, взволнованных слов. Он смотрел на небо, наливающееся ночными чернилами, и говорил вслух, запоем – словно читая по невидимой книге.

– Тут секрет в природе человека. Одно дело – стащить что-то. Те же безделушки, или кошелек. А совсем другое – отнять человеческую жизнь. От первого до второго – очень большой шаг. Если бы серьезный разбой – тогда, да. Но серьезные бандиты ради такой мелочи в дом не пойдут. Рисков много, а добыча – копейки. А тот, кто за брошкой полезет, скорее добычу бросит, да убежит, чем убивать. Да и какой смысл? Посудите сами. Если бы на грабителя вышел мужчина с оружием – тогда понятно. А тут – одинокая хрупкая девица. Ее припугнуть одним словом – она либо в обморок упадет, либо в угол со страха забьется. Зачем убивать? Бессмысленная жесткость!

– И такое тоже бывает, – тихо отозвался Бурляк. – Иногда люди хуже зверей. А жесткость всегда бессмысленна.

– Да, вы правы, – Феликс Янович сник, утратив порыв гневного вдохновения. – А все же хочу убедиться…

– Я тоже, – откликнулся Бурляк, не уточняя, что именно подразумевает начальник почты.

Они вернулись в дом, и Феликс Янович запалил свечу, одиноко стоявшую посреди стола. Вместе с Бурляком они внимательно осмотрели разгромленную гостиную. Комната была порядком захламлена – видно, что грабитель торопливо рылся в разных ящиках и шкафах. Однако ценных вещей в доме Рукавишниковых не было. При всем романтизме, Аглая Афанасьевна обладала неплохой сметкой, и основные капиталы держала в банке. Украшений дорогих у нее не водилось: простенькие брошки, несколько браслеток и бус, да перстенек один-другой. Эти побрякушки и стали основной добычей лиходея: шкатулка, в которой они хранились, пропала. А на полу валялись мелкие оранжевые ,похожие на рябину бусины – одна нитка порвалась. Феликс Янович вспомнил, что именно эти бусы были на Аглае Афанасьевне последний раз, когда он ее видел. После объявления помолвки Рукавишникова стала чаще надевать украшения, к которым обычно в силу сурового воспитания высказывала равнодушие. Но, видно, как и любой женщине ей хотелось покрасоваться перед женихом. И хотя яркие дешевые бусы совсем не шли к задумчивым серым глазам, она все равно надевала их.

Феликс Янович наклонился, чтобы поближе рассмотреть бусины и заметил на