Роль «зрелой женщины» - Астра

— Когда это было построено? — тревожно оглянулся Гриша. — Тогда, что ли?

— Да, в тридцать седьмом, — негромко отозвался Клим.

— А это для кого беседка? — Гриша кивнул на белые ротонды, красовавшиеся по обоим концам плотины. — Для часовых, что ли?

— Похоже. Для охраны, да.

— У них и прорабы, и проектировщики, даже архитекторы и художники были заключенными. В откосах и хоронили, я слышал.

Клим молчал. Помаргивая, Гриша смотрел вдаль над оврагом и еще дальше, на широкую пойму далеко внизу, по которой блестела извивами синяя Москва-река.

— А ведь их глаза тоже видели эту красоту. Лес, овраг, дальнюю пойму. Как происходит, когда один человек может скрутить миллионы людей? Я раб, пока не пойму этого.

— Это крутая работа, Гриша. Попробуй-ка уразуметь, чтó в человеке готово к подчинению и зачем ему это надо?

— Ты уже понял?

— Отчасти. По себе.

Так и шли дни за днями и ничего, казалось, не происходило в жизни Клима. Лишь внутренняя сила, спокойная, словно литая, наполняла его, не тревожа вопросами ни о смысле жизни, ни о назначении его на земле. Ни прошлой растерянности, ни скуки — ничего. Он работал, уставал, жил, как все, и все же знал, что все это не просто так.

Шук стал студентом и на радостях укатил домой, на север, а когда вернулся, уже желтели деревья, накатывала осень.

Хорошие дела начались и у Любаши с Гришей.

— А что, Люба, Гришка-то ноне совсем другой стал, — подсказывали соседки. — Выправился, зарабатывает. Моряк человека из него сделал. Не теряйся, Люба, Гришка сам к тебе идет.

Он и шел. И стала любина квартира ему жилым домом, а своя — рабочей мастерской.

Фестиваль российских фильмов и в самом деле начался с картины «Школьные лестницы», той самой, где играла Ирина. Премьера происходила в большом кино-концертном зале. Перед показом была запущена по телевидению богатая реклама, протрубившая о новых достижениях отечественного кинематографа, мол: «Всем, всем, всем! Ты поддержал российские кино? Ты взял билеты на первый просмотр? Все в кинозал!»

И народ повалил. О, реклама! О, желание сказки!

Уже прошла церемония открытия и начался фильм, собравший полный зал. Все шло хорошо, раздавались то аплодисменты, то хохот, то наступала тишина, именно там, где надо.

Артисты и все участники картины собрались в боковой зале, с окнами, сверху донизу закрытыми сборчатыми шелковыми занавесями, отогнув которые можно было увидеть мокрый асфальт и летящие последние листья.

Никто бы не узнал в Ирине, мягко-стройной блондинке в длинном синем бархатном платье, браслетах и узорных туфельках суховатую учительницу химии с мышиными хвостиками на затылке. Учительница получилась на славу, так неожиданно вдруг сверкал ее взор из под седоватой челки, так угадывалось ее женское прошлое и не остывший темперамент; сценаристу пришлось даже дописать кое-что для такой химички. Держа в руке бокал шампанского и прислушиваясь к звукам фильма, доносившимся из зала, Ирина пробиралась на цыпочках к Анастасии, которая крепко стояла в кругу кинодельцов и вела коммерческие переговоры. Они давно не встречались, с тех самых пор, как фильм был отснят и велся его монтаж.

Вдруг, словно из-под земли, перед ней появился Виталий. Он был по-прежнему статен и спортивен, но красота его словно пожухла, на лице читалось беспокойство.

— Привет! — произнес он беззаботно, глядя на нее остро и внимательно: как она? готова ли служить ему? Он не вспоминал о ней с того вечера, но, прочитав на афише ее имя, пришел в надежде на авось: вдруг получится?

— Здравствуй, — удивленный взмах умело подкрашенных ресниц и учтивый наклон прически был ему ответом.

— Как жизнь? — бойко продолжал он, оглядываясь. — Как жизнь-то, спрашиваю?

— Жизнь… — протянула она со значением. — Это философский вопрос, — и подняла указательный палец.

И Виталий сломался. Он даже согнулся в спине! Она услышала жалобный стон о том, как ему плохо, как ничего не получается, как его унижают и смеются над ним; и как он искал ее, потому что только она в целом свете, единственная из единственных, понимает его. А ей, мгновенно и мельком, подумалось о том, что этот человек едва не лишил ее жизни, и как следует быть осторожной в своих отчаяниях, навеянных неудачами, которые, может быть, только кажутся таковыми, а на самом деле возносят тебя на ступеньку выше той, где ты стояла до встречи с так называемой «неудачей».

— Ты ослепительна, — проговорил Виталий и вдруг зашептал. — Возьми меня к себе. Я так устал, я больше не могу. Тебе ведь нужен молодой мужчина.

Нелегко было слушать это.

— Je regrett, — ответила она по-французски. — Я сожалею.

И ушла, постукивая узорными каблучками. Понуро, с кислой улыбкой поплелся прочь и он.

Только двое во всем зале увидели и восприняла происшедшее. Первой была, конечно же, Анастасия. О-о, она увидела несравненно больше. Что ее подруга приняла бой и с честью вышла из поединка, утвердилась в чем-то своей душе, это само собой, но не только, не только! На ее глазах Костя Земсков, тот самый, что в упор не видел Ирину, вдруг застыл на месте с бокалом в руках, потом поставил, не глядя, на столик и заходил, забегал, как гончий пес, кругами по зале, откидывая назад длинные светлые волосы. Ближе, ближе, разглядывая ее лицо, ее походку, каждую складочку на бархатном платье.

«Ага, — возликовала Анастасия. — Наша взяла!»

И дальше она увидела, как Костя, такой модный и знаменитый режиссер, взял под локоток Ирину и отвел в дальний угол к самому крайнему окну. Склонив головку, Ирина слушала и подымала брови, как бы удивляясь повороту беседы. «Да, — улыбнулась она в конце его страстного монолога, — Да, я согласна». И приподняв слегка край длинного василькового бархата, удалилась и от него.

— Что? Получилось? Ага! — подкатилась к ней подруга. — Ура!

— Ш-ш-ш, Настенька, тихо, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. На главную роль позвал. Говорил, что все наизусть знает, а вот концовку никак не найдет, даже помощи попросил, как у «зрелой женщины»…

Они обнялись.

— Бросай все и сотвори нам женщину на изломе жизни!

— Ничего не брошу, радость моя, — засмеялась Ирина, — творчество — не заменитель жизни, оно тоже внутри нее.

На сцену перед погасшим экраном они вышли все вместе. Зал шумел, аплодировал. Успех получился полный, значительный. Не впервые Ирина выходила вот так на сцену. Но сейчас… что-то происходило. В зале кто-то присутствовал, кто-то, значительный только для нее. Мягкое излучение шло слева, из партера.

«Клим»- прозвучало в ней.

В ту же минуту это мягкое излучение преобразовалось в мужчину. Он поднялся из ряда слева и направился к сцене. Он встал у подмостков, возле лесенки. Свой сон — сцену, и на сцене — ее, таинственную, в синем — он видел сейчас наяву.