Sindroma unicuma. Finalizi (СИ) - Блэки Хол

    - Ну, почему ты молчал? - Эва поднимает голову и вздыхает: - Надо было объяснить... Сразу же.

    Он видит в ее глазах нежность, боль, тревогу и... вину? Последнего Мэл боялся больше всего.

    Все-таки проректриса рассказала Эве то, на что ему не хватило решимости. Он не сомневался: Царица - умная женщина, и ей хватило скудных улик, чтобы с живейшим интересом взяться за разгадку шарады. Пропитавшиеся кровью бинты, которые она заметила, держа за руку в машине скорой помощи и ласково уговаривая потерпеть, артефакт, упоминания о котором исчезли в веках, и невнятные слова, произнесенные спекшимися губами.

    Хозяйка института - прекрасный дипломат и понимает, что в истории замешаны видные и известные фамилии. Она не станет болтать попусту о своем научном исследовании. Разве что поделилась выводами с Эвой.

    Верны ли умозаключения проректрисы? Судя по ошарашенному виду Эвы - да.

    Непонятно, что испытывает Мэл. Облегчение? Неловкость? Страх?

    Какой вердикт вынесет Эва?

    А Царицу стоит поблагодарить за участие.

    "Почему ты молчал?"

    А что она хотела услышать? "Привет, Эва. Как дела? Между прочим, намедни я спас тебя. Всего-навсего отыграл у смерти".

    Что ей сказать? Что мужчина должен излучать непоколебимость и уверенность?

    Похоже, его решимость отрезало на операционном столе. И зашивая разрез, хирурги оставили в ране сомнения и страхи, заразившие организм.

    Каждый день, едва перевели из реанимации, он порывался позвонить Эве. Хотел услышать ее голос, но ему говорили, что рано. Её состояние нестабильно и необходимо, чтобы оно закрепилось. Волновать нельзя, потрясения - запрещены. И неизвестно, восстановится ли умственная деятельность.

    Мэл загадал - если она вспомнит, значит, судьба. Чуть окрепнув, потребовал копии медицинских отчетов за то время, что пропустил. Читал, и сердце выпрыгивало из груди. Эва пришла в себя и первое, что сказала: "Мэл".

    Каждый день, каждую минуту он боялся, что не смог, что опоздал. Что хромоногий оказался прав, и её ждет растительное существование. И едва не закричал от радости, услышав голос Эвы в телефоне, но сдержался неимоверным усилием воли.

    Вспомнила и позвонила. Мэл примчался бы к ней, не задумываясь, но боялся напугать. Страшный был как черт - худой, голос севший и сиплый, синяки под глазами, шов гноился, не желая зарастать. Да и порезы на руках тяжело заживали из-за несовместимости висорики с языческим обрядом. Организм отторгал попытки ускорить выздоровление с помощью волн. Древняя магия смеялась над смертными, возомнившими себя богами.

    В каждом отчете сообщалось: пациентка стремительно наверстывает потерянное. Значит, оно того стоило. Когда Мэл приехал к двоюродному деду, тот поначалу отказал.

    - Бездействие - тоже вред, - сказал Мэл. - Коготь Дьявола тебя накажет.

    И Георгий Мелёшин отдал нож, дав клятву о молчании.

    Что сказать Эве? Что в детстве, увлекаясь, как все мальчишки, загадочными и страшными историями, будоражащими воображение, Мэл мечтал об опасных приключениях, о подвигах, о кладах. Утоляя информационный голод, он перерыл семейную библиотеку в поисках интересных и увлекательных книг, каждый раз погружаясь в чтение с головой.

    - Пропал в другом мире, - шутил дед, сообщая родителям по телефону. - Ждите через три дня. Или через неделю.

    Помимо книг попадались интересные вещицы в деревянных или металлических ящичках - бляхи, свитки, глиняные таблички с непонятными иероглифами. Мэл спрашивал - дед рассказывал. О забытых обрядах, веру в которые люди давно утеряли. О жизни в параллельных мирах - наяву и во сне - да так, что с легкостью запутываешься, какой из них реален. О ритуалах, способных повернуть время вспять и могущих возвратить мертвых к жизни. Мэл даже запомнил знак, нарисованный в одном из манускриптов.

    - Человеческая кожа и кровь юной девственницы, - пояснил дед. - Отличная выделка.

    И пришла пора, когда хорошая память пригодилась Мелёшину-младшему. В первый момент, когда губы спящей окрасились темно-карминовым, а на лбу и щеках расцвел кровавый узор, Мэл испугался, что перепутал расположение дуг и точек. Он не знал, что говорить и что делать дальше, как вдруг следы начали исчезать, словно по волшебству. Смерть оставила поцелуй, заинтересовавшись подарком. Каждый вечер, едва спадал поток врачей и консультантов, Мэл запирался в стационаре и раскрашивал лицо Эвы кровавым рисунком. И смерть стала третьей в игре. Как надолго затянется развлечение? Прервется сегодня, или прежде Мэл отдаст свою жизнь?

    Он скрывал. Да, устал немного. Да, он отдыхает и не пускает здоровье на самотек. Езжай, батя, всё в порядке.

    Никто не догадался. Ни отец, ни Влашек, ни доктора. А по телефону и вовсе не увидишь бинты на запястьях.

    Руки болели. Надрезы были неглубоки, но смерть словно присосалась к источнику, слизывая каплю за каплей.

    Он звал Эву, требовал, приказывал. На третий день отчаялся, решив вдруг, что бесполезно пытаться. Что артефакт - фальшивка, а заклинание - мишура. Что бестолково и напрасно.

    Мэл забыл: чтобы раскрутился маховик, требуется время. Людишкам нужно всё и сразу, а сеть истинного колдовства плетется долго. Сложнейшая, ювелирная магия, способная воскресить мертвого, и подавно нетороплива. Быстро лишь в сказках некроманты оживляют трупы.

    Прошло пять дней, прежде чем Мэл понял - что-то в нем изменилось Неуловимо - в теле, в мироощущении, в восприятии. Не успел толком распознать, как его скрутил приступ острой боли. Позже, уже в палате госпиталя, он часто задумывался над тем, почему не почувствовал присутствие смерти в стационаре. Не шевельнулись волосы на затылке, не охватил беспричинный страх, не привиделась тень с косой, нависшая над реанимационным колпаком. Что есть смерть? Что она такое?

    О чем еще сказать Эве? О том, что он боялся приближающегося полнолуния?

    И чем меньше оставалось дней, тем важнее для Мэла были телефонные признания. Она скучает. Она рада слышать. Она хочет увидеться...

    Мэл боялся, что кто-нибудь из ужасно умных специалистов и врачей догадается о полиморфной природе пациентки. Ведь в результатах анализов, упоминаемых в ежедневных отчетах, регулярно проскакивала фраза: "ли-эритроциты - следы". Следы - это сотые или тысячные доли процента. Мусор. Мелочь, недостойная внимания, но хороший ученый давно бы заприметил постоянство состава крови.

    Наверное, не обращали внимания, посчитав парадоксом, чтобы при практически нулевом количестве чужеродной примеси в крови пациентка обладала признаками вида, несовместимого с человеческим.

    Мэл молчал, перекрестив пальцы на удачу. Узнай кто-нибудь о необычной сущности Эвы, и её сразу бы упекли в закрытую лабораторию как редкостного зверька. Тот же Рубля даст высочайшее согласие ради науки и произнесет патетическую речь о гражданском долге, которого ожидает отчизна от Эвы. Из нее извлекут генные цепочки, прополощут в тазике и повесят сушиться. Её разберут на кусочки и заново сложат, как паззл, или начнут скрещивать с нечеловеками, добиваясь положительных результатов. О гуманности отечественной науки Мэл знал не понаслышке. Бывая в лабораториях, курируемых зятем, он кое-что повидал.

    Что не заметили - полдела, а дело - впереди. Эва - полиморф, и луна потянула её к тому, кто предназначен. Мэл догадался, с кем ему бесполезно тягаться. Хромоногий с нескрываемой нежностью и тревогой следил за принцессой, спящей в хрустальном гробу. Обет на крови обернулся связью для обоих. Мэл читал о постоянстве и нерушимости таких пар. Не в ближайшее полнолуние, так в следующее луна позовет за собой, и Эву не удержать ничем. Природа возьмет своё.

    Он говорил Эве, что лечится, и не покривил душой. Каждый день Мэл приезжал в госпиталь, где над шрамами трудились лучшие доктора и специалисты по висорике, ускоряя заживление, пробивая силу тёмного артефакта. Дед высказался оптимистично: