«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

у меня этой подписки даст мне и гр. Воронцову-Дашкову возможность настаивать во Дворце и перед гр. Д.А. Толстым об исполнении обещания, данного вам. Но вы обязаны говорить, если вас спросят, будто это вы меня вынудили дать вам такую подписку и будто я долго отказывался выдать ее”.

Приходилось, значит, становиться и шантажистом»[421].

История освобождения Чернышевского – это нечто похожее на смесь приключенческого и исторического триллера, и одновременно почти фантасмагория. В реальности такого, на первый взгляд, не могло бы быть. Дело в том, что освобождение НГЧ поддержал его самый главный враг, «второй Аракчеев», граф П. Шувалов, много сделавший, чтобы загнать мыслителя в Вилюйск и не выпускать его оттуда. Но тут вступили в дело странные движения и сочетания, которые вдруг из слов и приказов обрели материальную реальность и силу, которая побеждает бюрократические сплетения, более того, начинает пугать создателей бюрократической паутины. Как говорил Пушкин, «бывают странные сближенья». Шувалов умудрился связать жизнь и смерть Чернышевского с судьбой императора. Пока Чернышевский загибался в Вилюйске, казалось, император в безопасности. Но вдруг разверзлась пропасть, и император в нее рухнул. Империя зашаталась. Причем зашаталась не усилиями Чернышевского, а усилиями Шувалова да и самого императора. Надо было как-то выплывать из этой истории. Словно приблизилось страшное предсказание Лермонтова (как помним, один из первых губителей Чернышевского генерал Потапов был в тесных отношениях с убитым поэтом, о котором другой император, по версии Павла Вяземского и Петра Бартенева, произнес «Собаке собачья смерть»):

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет.

Но умерший собачьей смертью оказался живее императора Николая, про которого ходил упорный слух, что он покончил с собой в результате Крымского поражения.

Известны народные легенды, почти во всех культурах, что человек пытается избежать пугающего его призрака, но призрак этот и губит его. Достаточно вспомнить историю Эдипа и его отца Лая. Лаю было предсказано, что он погибнет от рук своего сына. Опасаясь предсказания, Лай повелел слуге бросить младенца Эдипа на горе Киферон, однако слуга из жалости ослушался и отдал младенца пастухам. Выросший Эдип, не зная о своем происхождении, получил предсказание о том, что ему суждено убить своего отца, и в ужасе бежал от своих приемных родителей. Лай, проезжая на колеснице через область Фокиды с четырьмя спутниками, был в ссоре убит Эдипом. Закон Рока строится на том, что человек гибнет от того, чего он боится. Особенно это относится к людям, чьи жизни связаны с высшими божественными предопределениями или судьбою страны. Боязнь Чернышевского оказалась грундфоном отношений императорской фамилии и опального мыслителя. Александр III натурально выменивал свою жизнь на жизнь Чернышевского.

И вот результат: «Наконец, в конце марта 1883 г. гр. Шувалов доставил мне проект той статьи коронационного манифеста, которая распространяла помилование на случаи, подходящие к положению Чернышевского. Он просил меня внимательно взвесить выражения этой статьи и сообщить ему – удовлетворяют ли они меня и нет ли тут какого-нибудь подвоха со стороны гр. Д.А. Толстого? Я отвез проект А.Н. Пыпину с просьбой посоветоваться с компетентными знатоками. Не знаю, с кем он советовался и советовался ли с кем. Он скоро вернул мне проект, высказав, что дело не в его выражениях, а в том, как они будут применены к Н.Г. Чернышевскому. Это я и передал слово в слово гр. Шувалову, который удостоверил меня, что, если только коронация сойдет с рук благополучно, Н.Г. Чернышевский непременно будет возвращен на родину. Оставалось только ждать исполнения этого обещания <…>.

Коронация, как известно, благополучно окончилась в мае 1883 г.»[422]

Неужели не революционер?

А Чернышевский оказался в Астрахани. К 1883 г. Чернышевский стал абсолютной легендой. А легенду каждый трактует в меру своего понимания. Одно из интереснейших воспоминаний, искренних, хотя и слегка растерянных, – астраханского учителя Николая Фомича Скорикова. Человек, привыкший к рассказам о каторге, куда сослали как бы главного революционера, вдруг столкнулся совсем с другим человеком. Но этот рассказ требует внимания:

«Кто из нас в пору юности не увлекался этим ярким светочем человеческой мысли? Кто с захватывающим интересом не прочитывал каждой строчки его произведений, стараясь найти в них ответ на мучительные вопросы жизни? Кто не болел сердцем за потерю этого могучего ума, вынужденного в период своего расцвета бездействовать в недрах Сибири? Воображению нашему рисовалась благородная, величавая фигура скованного Прометея в далеком тесном каземате, обреченная на самое страшное для мыслящего человека наказание – на бесплодное, бесконечное молчание. Для нас, молодых и восторженных натур, Н.Г. Чернышевский был полубог, и, может быть, потому только, что имя его произносилось с оглядкой, а еще опаснее было иметь его произведения. Помню то благоговение, с каким мы прочитывали его утопический роман “Что делать?” – самое популярное, но далеко не самое лучшее его произведение, – и тот страх, с которым мы, как лиходеи, шныряли по закоулкам Казани, укрываясь от зоркого постороннего взгляда и собираясь в тесный товарищеский кружок для таких «преступных» чтений. Его комментарии к Дж. Ст. Миллю мы переписывали для себя, просиживая целые ночи, за “Что делать?”, выдранный из “Современника”, платили по 25 рублей, а за маленькие фотографические портреты их автора, в которых не было ничего общего с настоящим Чернышевским, платили по рублю. Можно же себе представить, сколько употреблялось нами хитрости и усилий, чтобы не попасться на глаза учебному начальству с этими преступными аксессуарами!..

Мог ли я когда-нибудь думать, что судьба меня наградит счастием видеть этого человека и говорить с ним!..»[423]

Скориков стал практически постоянным астраханским собеседником Чернышевского. Конечно, это было важно, хотя для мыслителя и отца семейства было нужнее выйти снова на журнальное поприще. Художественные тексты, которые писал в Сибири, как мы видели, не были закончены. Наброски, части романов… Единственное, что он сумел довести из Сибири, была поэма «Гимн Деве Неба». Характерная ситуация каторжников. Так Солженицын вывез из лагеря выученную им самим наизусть свою поэму «Пир победителей». Поэма Чернышевского была опубликована в 1885 г. в № 7 «Русской мысли» под псевдонимом «Андреев». Пыпин искал ему переводы, Чернышевский нервничал, писал, что за 20 лет им много надумано, чтобы тратить последние годы на переводы. Но переводы готов был брать, хотя и не очень крупные поначалу, но а семью надо было кормить. С 1884 по 1888 г. он перевел Всеобщую историю Г. Вебера (со своими статьями и комментариями, успел перевести 12 томов). В эти годы он написал и мемуары: Материалы для биографии Н.А.