Статьи и письма 1934–1943 - Симона Вейль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Евсевий, цитируя это место, называет Порфирия лжецом за его утверждение, что Ориген сначала придерживался «религии эллинов»152. Но остального он не отрицает.
Евсевий цитирует также более чем странное письмо епископа Мелитона к Марку Аврелию, написанное в очень дружественном тоне153: «наша философия развилась сначала у варваров, расцвет же ее среди твоих народов (τοῖς σοῖς ἔθνεσιν) приходится на великое царствование Августа».
Эти «варвары» могут быть только евреями. Но что означает остальная часть фразы?
Август умер в 14 году нашей эры. Христос был подростком. Христианства не существовало.
«Наша философия» – не означает ли это: наш Логос, Христос? Не прошел ли Его расцвет (то есть Его юность) среди язычников – в Греции или Италии?
Этот епископ прибавляет: «Лучшим доказательством, что наш Логос вырос в то же время, что и благое начало империи ради блага, есть то, что он не потерпел никакого унижения со стороны державы Августа, но напротив, получил всякий почет и славу, в соответствии с пожеланиями всех»154.
Все говорят о «сокровенной жизни в Назарете». Забывают только, что если эта жизнь на самом деле была сокровенной, значит, нам неизвестно в точности, проходила ли она в Назарете.
Вот все, что мы знаем из Евангелий о жизни Христа до Его крещения Иоанном.
Он родился в Вифлееме. Совсем младенцем был увезен родителями в Египет. Оставался там в течение неизвестного нам времени. (Иосиф вернулся после смерти Ирода, но ничто не говорит за то, чтобы это было сразу после нее; могли пройти годы.) Двенадцати лет провел праздник Пасхи в Иерусалиме. Вот тогда Его родители жили в Назарете. (Странно, что Лука не упоминает о бегстве в Египет.) В тридцать лет был крещен Иоанном. Строго говоря, вот и всё.
Это еще одна удивительная тайна.
Третья тайна – это отношения христианства с Империей. Тиберий имел желание ввести Христа в сонм богов и поначалу отказывался преследовать христиан. Пизон, приемный сын Гальбы, вероятно, происходил из христианской семьи (см. исследования г-на Эрмана155). Как объяснить, что такие люди, как Траян и особенно Марк Аврелий, столь беспощадно преследовали христиан? Однако Данте помещает Траяна в рай…156 Напротив, Коммод и другие императоры-злодеи им скорее благоволили. И каким образом впоследствии Империя приняла христианство как официальную религию? На каких условиях? И какая порча должна была постигнуть христианство после этого? Как могла совершиться эта сделка между Церковью Христовой и Зверем? Ибо Зверь из Апокалипсиса – это, почти наверняка, Империя.
Римская империя была тоталитарным и грубо материалистическим режимом, так же основанным на исключительном поклонении государству, как нацизм. Духовная жажда лишь подспудно тлела у тех несчастных, что покорялись этому режиму. Императоры с самого начала поняли необходимость утолить ее ложной мистикой, из опасения, что возникнет истинная мистика – и перевернет всё.
Была сделана попытка перенести в Рим Элевсинские мистерии157. Можно почти с уверенностью полагать, – на это указывают надежные свидетельства, – что мистерии при этом потеряли все свое подлинное содержание. Жестокие убийства, которые столь часто происходили в Греции, и в частности в Афинах, после завоевания Римом и даже раньше, могли очень сильно отразиться на этом перенесении; мистерии, возможно, сочинялись заново посвященными низшей ступени. Это могло бы объяснить пренебрежение, с которым говорит о них Климент Александрийский, хотя он и сам, возможно, был посвященным. Впрочем, попытка перенесения окончилась провалом.
Вместе с тем друиды и последователи тайного культа Диониса были истреблены, пифагорейцы и все философы беспощадно преследовались, египетские культы были запрещены; как обходились с христианами, известно.
То, как Рим той эпохи кишел восточными культами, напоминало распространение теософских сект в наши дни. Насколько можно судить, и в первом, и во втором случае это не было чем-то подлинным, но грубой подделкой, рассчитанной на снобов.
Антонины – словно оазис в жестокой истории Римской империи. Как могли они преследовать христиан?
Может возникнуть вопрос: не проникали ли в среду христиан, благодаря их потаенной жизни, действительно преступные элементы?
Особенно следует принимать во внимание одушевлявший их апокалиптический дух. Ожидание близкого прихода Царствия Божия возбуждало их и укрепляло на самые поразительные акты героизма, так же как сегодня вдохновляет коммунистов ожидание близкой революции. Вероятно, между этими двумя психологиями было немалое сходство.
Но в обоих случаях подобное ожидание является и очень большой социальной опасностью.
Труды античных историков изобилуют повествованиями о городах, где, вследствие освобождения рабов, предпринятого тираном по каким-то причинам, господа уже более не могли заставить повиноваться оставшихся рабов. Рабство было состоянием до такой степени мучительным, что его могли вынести только души, раздавленные полным отсутствием надежды. Как только вспыхивал малейший проблеск надежды, с неповиновением было уже невозможно справиться.
<В таком случае> какой эффект могла произвести надежда, которую несла Благая Весть? Благая Весть несла не только искупление, но, более того, почти уверенность в ближайшем пришествии на землю Христа со славой.
У апостола Павла на один совет господам быть мягкими и справедливыми158 приходится чуть ли не десяток советов рабам, где он увещевает их трудиться и слушаться159. Можно, конечно, объяснить это допущением, что в Павле, несмотря на христианство, оставалось нечто от социальных предрассудков. Но кажется намного более вероятным, что было гораздо легче склонить христиан-господ к мягкости, чем христиан-рабов, опьяненных ожиданием последнего дня, к повиновению.
Возможно, Марк Аврелий не одобрял рабство; ибо неправда, что греческая философия защищала этот институт (исключение – Аристотель). По свидетельству Аристотеля, некоторые философы осуждали его как то, что «абсолютно противно природе и разуму»160. Платон в «Политике» признавал рабство законным только в качестве уголовного наказания161, подобно существующим у нас тюрьмам и исправительным работам.
Но, прежде всего остального, Марку Аврелию приходилось поддерживать существующий строй. Он сам себе напоминал об этом с горечью.
Католики охотно оправдывают убийства еретиков тем, что ересь таила в себе социальную опасность. Им не приходит в голову, что так можно было бы оправдать и преследования христиан в первые века; во всяком случае, для этого было бы не меньше оснований. И даже куда больше, ибо ни одна ересь не содержала столь возбуждающей идеи, как уверенное ожидание со дня на день пришествия Христа-Царя.
Ясно, что волна неповиновения среди рабов, распространяя повсюду ужасающие беспорядки, обрушила бы все здание Империи.
Вероятно, ко времени Константина апокалиптические ожидания в значительной мере ослабли. С другой стороны, казни христиан, став препятствием для передачи самого глубинного учения, возможно (и даже вероятно), отняли у христианства немалую часть его духовного содержания.
