Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

диванах, отгородившись от внешнего мира столом, который придвинул к нам шелестящий официант, и изучать меню. В то время, когда мысль бегает по tomates à la provençale, huîtres, foie grillé aux pommes[629] и т. д., официант расставляет тарелки и бокалы, рассыпает ножи и вилки, как дорогие драгоценности, и бросает салфетки движением крупье, раздающего карты. После чего осторожно спрашивает quel vin Monsieurdame ont choisi[630]. — Bordeaux blanc[631], — отвечаю я, поглощенный выбором блюд. Сначала мы едим салат, потом Бася ест жареную печенку, а я — свиную ножку au vinaigrette[632], потом жареные помидоры à la provençale[633], мороженое, черный кофе, более черный, чем кофе. Я закуриваю сигарету. Рядом с нами обедает молодой немец в сопровождении породистой fille[634]. Большое блюдо устриц и горлышко бутылки от шампанского, выглядывающее из серебряного ведерка. Девушка ест аккуратно, чтобы не стереть помаду на искусно подкрашенных губах, щебечет, кокетничает, ведет себя с той уверенностью, по которой сразу видно, что она не уверена в себе. Молодой Ганс с выцветшими глазами пытается придать себе выражение лица и вид джентльмена, что немцам почти никогда не удается. Парвенюшество культуры всегда даст о себе знать.

Официант незаметно кладет счет под салфетку. Я плачу одной большой банкнотой и получаю сдачу. Говорят, не в деньгах счастье. Возможно. Но когда ты счастлив, деньги, безусловно, делают тебя еще более счастливым. Я был очень счастлив.

Мы вошли в кинотеатр. Я устроился в удобном кресле и закурил. Фильм à la Саша Гитри значит фильм не столько о Дезире Клари{94}, сколько о Саша Гитри. История жизни жены Бернадота{95}на фоне Империи. Саша Гитри так же «совершенен» в исторических изысканиях, как французы в написании девичьей фамилии королевы Марии Лещинской{96}. Наплел о любви Наполеона к жене Бернадота, о любви, которая расцвела в Тулоне и которая, согласно Саша Гитри, сохранилась до конца его дней. Но дело не в этом. Речь о том, был ли Бернадот предателем, и весь фильм пронизан тонкой софистикой с менее тонкими намеками на нынешнюю ситуацию с Петеном. Hier liegt der Hund begraben[635]. Был он предателем или не был? Нет, говорит Гитри. Вот о чем идет речь. Моро{97} не стал королем, поэтому все единодушно считают его предателем. Святая правда — смерть проигравшим. И Саша Гитри тоже не проиграет, что самое главное… Саша Гитри никогда не проиграет. Он не из таких.

Вчера Геринг выступал с речью. Поскольку англичане с некоторых пор стали ПО-НАСТОЯЩЕМУ бомбить Германию, то главе люфтваффе пришлось высказаться, чтобы приободрить соотечественников. И он, обещавший в 1939 году, что ни одна бомба не упадет на Германию, сегодня сказал, что население, подвергшееся бомбардировкам, получит дополнительную порцию мяса. Теперь весь Париж хохочет, давно люди так не смеялись. Все и везде говорят: «Vous savez[636], Геринг изобрел новое противовоздушное оружие — дополнительные порции мяса». Прогресс налицо.

11.10.1942

Вчера после обеда мы бродили по левому берегу Сены. Было тепло и сонно. Я искал во всех возможных книжных магазинах «Будущее духа» Леконта дю Ноуи{98} и наконец нашел. Бася изучила витрины антикварных лавок. На улице Бонапарта она показала мне одну такую. Небольшой магазинчик, специализирующийся на продаже бижутерии времен Второй империи. Броши, застежки, крестики, серьги, цветы — все сделано из микроскопических кусочков полированной стали, напоминающей бриллианты. Некоторые вещи были красивыми и недорогими. По 10, 15, 20 франков за штуку. Бася купила себе пару вещей. Великолепный крестик на широкой цепочке, плетение из черной проволоки толщиной в волос. Мы бесконечно ходили по закоулкам, которые знаем наизусть и которые никогда не надоедают. В какой-то момент я сказал Басе, что если когда-нибудь я издам мой дневник, то назову его «Война и покой»{99}.

14.10.1942

Мне звонил месье Паже из Министерства труда и сообщил, что у него был настоятель Доминиканского монастыря из Этьоле с просьбой предоставить ему несколько батраков. Было это десять дней назад. Желая изучить условия на месте и посмотреть, удастся ли устроить кого-нибудь из соотечественников, я сегодня утром на велосипеде поехал в Этьоль. Это примерно в 37 км от Парижа в направлении на Мелён. День осенний, серый, погожее утро. Я выехал около семи, взяв с собой хлеб с сыром и кусок шоколада. Тихо промчался по асфальтированным дорожкам Венсенского леса. Деревья были цвета окисленной меди, красно-зеленые, а под колесами шуршали опавшие листья. В окружающей тишине, опутавшей, как паутина, все вокруг, шелест листьев под колесами был похож на шепот и усиливал безмолвие. Настоящая тишина требует звука, и ее можно почувствовать только посредством тонкого контраста. В комнате никогда не бывает совершенно тихо, если где-нибудь в углу не тикают часы или не мурлычет спящий кот.

Я спустился с горы к Марне и выехал на дорогу. Из-за серых облаков засияло прохладное солнце и осветило крыши. Красочные рекламы фабрик макаронных изделий и сухого печенья, которых здесь полно, выглядели на этом фоне как капли краски, стекающие на бумагу. Велосипед тихо мчится по асфальту, в ушах гудит ветер. Я подстраиваюсь под цвета, звуки и пейзажи, как под потоки воды. Душ впечатлений. Весело. Я монотонно кручу педали и говорю себе: «Теперь обрати внимание на цвета». Через некоторое время: «А сейчас — на мелкие детали, пустяки». Эти незаметные «пустяки» в общей сложности создают «всё». Эти «пустяки» — ничего не значащие мелочи, если взять их по отдельности. Но чем их больше, тем сильнее ощущение, тем сильнее «нечто», парящее в воздухе и создающее атмосферу. Пусть меня линчуют, но, когда я нахожусь в соборе Парижской Богоматери, я не чувствую эту атмосферу, мне не хватает именно «пустяков», я ощущаю достойную, то есть скучную, пустоту. Интересно только для каменщиков. Но когда я захожу с внешней стороны, со стороны парка, когда парящие на фоне неба голуби образуют движущиеся точки, когда спелый каштан падает на землю, когда старик кормит с рук прирученных воробьев, а у забора тихонько писает маленький ребенок, тогда я могу ощутить, я даже могу вжиться в Средневековье, к которому испытываю готическое отвращение. Готика всегда была мне чужда, я вижу ее, но не проникаюсь ею так, как это умеют иные. Сейчас она является для меня воплощением еще и другого. Я сказал себе, что без их готики я в своей жизни обойдусь. Включая Дюрера с Кранахом! Если их Средневековье немного потрескается