Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Заявление Молотова послу Японии Наотаке Сато, должно быть, принесло президенту большое облегчение. По крайней мере, ставка в одной из разыгрываемых партий принесла выигрыш. Однако, несмотря на то что Рузвельту удалось развеять опасения Сталина по поводу их взаимоотношений, по двум проблемам Сталин остался при своем мнении, как он написал в своем следующем сообщении к Рузвельту: «Мы, русские, думаем, что в нынешней обстановке на фронтах, когда враг стоит перед неизбежностью капитуляции, при любой встрече с немцами по вопросу о капитуляции представителей одного из союзников должно быть обеспечено участие в этой встрече представителей другого союзника»[1010]. Кроме того, Сталина по-прежнему беспокоило, что между тем, как немецкая армия сражалась на Восточном и Западным фронтах, сопротивление, которая она оказывала на западе, было значительно меньше, чем на востоке: «Они продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то малоизвестную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Мангейм, Кассель». Он также высказал недовольство тем, что некоторые военные сведения, которые предоставлял генерал Маршалл, «не соответствуют действительному ходу событий на Восточном фронте в марте месяце» (однако, в то же время, обращаясь с просьбой, чтобы генерал Маршалл продолжал поставлять имевшуюся информацию о противнике).

И все же Сталин не мог не знать, что все немцы испытывали ужас перед Красной армией и были готовы на все, только бы не попасть в плен к русским. Гитлер намеренно вселял в немецкий народ ужас перед русскими. В зачитанном по радио 24 февраля послании Гитлера говорилось о еврейско-большевистской чуме. Гитлер предупреждал, что если Красная армия победит[1011], то русские «убьют стариков и детей, надругаются над женщинами и девушками – превратят их в казарменных шлюх. А остальных – отправят пешком в Сибирь»[1012].

Но не от Гитлера впервые узнали немецкие солдаты, что Красная армия готовит для них и для их знаменитой столицы. Им было хорошо известно, что советские солдаты с нетерпением ждали возможности отомстить за те ужасные злодеяния, которые сами немецкие солдаты причинили русским. Они отлично знали, что они сами обращались с пленными русскими (не важно, с гражданскими или военными) как с последним отребьем. Советские солдаты и мирные жители были свидетелями злодеяний немцев, которые выгоняли военнопленных в открытое поле и оставляли там умирать, уничтожали целые села, мирных жителей сжигали заживо и расстреливали, оскверняли памятники культуры. Совершенно естественно, их переполняла ненависть ко всему немецкому.

Сталин предпринимал лишь символические усилия, чтобы сдерживать своих солдат. Он хорошо понимал, какая сила вот-вот вырвется на волю, и не собирался этому мешать. Он сказал Миловану Джиласу:

«Вы, конечно, читали Достоевского? Видите, насколько сложная штука человеческая душа, человеческий дух? Тогда представьте себе мужчину, который прошел войну от Сталинграда до Белграда – тысячи километров его собственной опустошенной земли, через трупы своих товарищей и самых близких людей! Как нормально может такой человек реагировать? И что страшного в том, если он развлечется с женщиной после таких ужасов? Вы думали, Красная армия идеальна. А она не идеальна, да и не может быть такой, даже если бы в ней не было определенного процента преступников – мы открыли наши тюрьмы и всех отправили на фронт»[1013].

Как показал результат опроса среди бойцов Второй красногвардейской танковой армии, проведенного ближе к концу войны, у 20 процентов из них были родственники, которых отправили в трудовое рабство в Германию, у 90 процентов были родственники, убитые или раненные немцами. За время своего боевого пути они прошли 2 430 деревень, сожженных дотла немецкими войсками[1014]. Немцы знали, что советские солдаты жаждали отмщения, и приближение Красной армии вселяло в них ужас, поэтому они оказывали ей отчаянное сопротивление и пытались сдаться в плен американским или британским войскам. Позднее Сталин скажет Хрущеву: «Немцы сосредоточили против нас главные силы и охотно были готовы сдаться американцам и британцам»[1015].

25 марта Сталин созвал своих военачальников в Москву для завершения разработки планов взятия Берлина. Для этого была составлена ударная группировка численностью 2,5 миллиона человек, на вооружении которой было 41 000 орудий, 6 250 танков и 7 500 самолетов[1016]. Вскоре произошло событие, которое очень порадовало Сталина. Вечером 31 марта у себя в кабинете в Кремле он принимал генерала Дина и его британского коллегу, адмирала Эрнеста Арчера, а также послов США и Великобритании Гарримана и Кларка Керра, которые явились для того, чтобы вручить ему телеграмму от генерала Эйзенхауэра[1017]. В своем сообщении Эйзенхауэр уведомлял Сталина, что предполагает обойти Берлин и сосредоточить силы на том, чтобы взять в кольцо промышленный район Рур. Сначала он намерен был нанести удар по центру, а затем произвести воссоединение с Красной армией в районе Регенсбург – Линц, чтобы нейтрализовать последнюю линию обороны Гитлера. Эйзенхауэр попросил Сталина телеграфировать в ответ о своих намерениях и дать ему знать, совпадают ли их планы. Сталин, очень обрадованный, ответил, что он согласен по всем пунктам, что план Эйзенхауэра о разделении немецких сил объединением советской и союзных армий совпадает с планом советского командования и что свой главный удар оно намерено нанести во второй половине мая. Он сообщил также, что противник постепенно наращивает свои силы на Восточном фронте, перебрасывая дивизии из Северной Италии и Норвегии. Он добавил предложение, которое, вероятно, позабавило Эйзенхауэра: «Берлин потерял свое прежнее стратегическое значение, поэтому Советское Главнокомандование думает выделить в сторону Берлина второстепенные силы»[1018]. Это была такая очевидная ложь, что Эйзенхауэр, вероятно, этому не поверил. Однако он был полон решимости избежать наступления на Берлин: по оценке генерала Омара Бредли, взятие Берлина могло стоить 100 000 американских жизней. (При осаде Берлина русские понесли потери в 361 367 человек[1019].) Так зачем ему тратить жизни американцев, раз он знал, что Сталину не терпелось попасть туда первым? Эйзенхауэр не делал из своего нежелания вести наступление на Берлин никакого секрета от штаба Главного командования союзных сил. Он говорил: «Берлин не представляет собой особо важной цели… На данном этапе, я считаю, было бы неразумно в военном отношении… ставить своей главной задачей взятие Берлина, особенно учитывая, что он находится всего в 35 милях от русских… Задача наших войск заключается в том, чтобы разгромить немецкие войска, а не растерять свои силы при захвате опустевших и разрушенных городов»[1020]. Эйзенхауэр считал, что не имеет смысла жертвовать жизнями американцев в боях за город, где в конечном итоге будет установлен контроль четырех государств, островком расположенный посреди советской зоны. Это мнение полностью совпадало с мнением Рузвельта, который полагал, что надо позволить русским проучить напоследок Германию (как он сказал Стимсону летом предыдущего года, «нужно, чтобы немецкий народ на себе испытал все те беззакония и злодеяния, которые он совершал против норм современной цивилизации»[1021]). Кроме того, оно совпадало и с мнением генерала Маршалла, который всегда горячо отстаивал интересы американских военных. Маршаллу приписывают такое высказывание: «Что касается лично меня, то, если не принимать в учет все материально-технические, тактические или стратегические соображения и последствия, я всегда выступаю против того, чтобы подвергать опасности жизни американцев в чисто политических целях»[1022].

Возглавлять штурм Берлина Сталин назначил далеко не второстепенного командующего, более того, он заставил генерала Рокоссовского и генерала Жукова соперничать за это право.

Сталин всегда испытывал благодарность к Эйзенхауэру. Никита Хрущев вспоминал: «В разговорах с людьми из своего ближнего круга Сталин всегда подчеркивал порядочность, благородство и рыцарство Эйзенхауэра в отношении своих союзников. Сталин сказал, что если бы не Эйзенхауэр, мы бы Берлин не взяли… Его бы заняли раньше нас американцы… Тогда… по-другому решался бы вопрос о судьбе Германии»[1023].

До того как отправить свою телеграмму Сталину, Эйзенхауэр не уведомил никого из тех, кого должен был бы: ни Объединенный комитет начальников штабов, ни своего собственного заместителя, маршала авиации Теддера. Этот необычный порядок действий, который, по сути, позволил держать премьер-министра Черчилля в неведении относительно этих планов, был своеобразным ходом, который сделал Рузвельт, чтобы не позволить Черчиллю вмешаться в принятие этого решения – весьма в стиле Рузвельта. Позволить Красной армии взять Берлин давало возможность, помимо прочего, сохранить жизнь многим американским военным, что делало этот план еще более привлекательным для Рузвельта. Он всегда помнил о той ошибке, которую совершили союзные войска после Первой мировой войны, не позволив немцам пережить горечь поражения в полной мере. Возвращавшихся домой в 1918 году немецких солдат приветствовали ликующие толпы, в Берлине так и не ступала нога иностранного солдата. Если же позволить теперь войти в Берлин Красной армии, состоящей в массе своей из жаждущей мести, плохо поддающейся дисциплине разнородной силы, это заставит немцев как следует осознать все свои заблуждения. Рузвельт считал, что русские заслужили свое право на месть, это было их право.