Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По этому поводу Рузвельт и Сталин обменялись телеграммами. Первое сообщение Рузвельта, в основном составленное Стимсоном, в соответствии с требованиями генерала Дина было отправлено 3 марта. В нем упоминаются «трудности, с которыми приходится сталкиваться при сборе, организации снабжения и вывоза бывших американских военнопленных и экипажей американских самолетов, сделавших вынужденную посадку к востоку линии русского фронта». Рузвельт продиктовал Стимсону завершающие строки, чтобы придать сообщению личный характер: «Ввиду того, что Вы не одобрили представленный нами план, что Вы предлагаете вместо него?»[984]
Сталин не замедлил с ответом, что он посоветовался с «нашими местными представителями… На территории Польши и в других местах, освобожденных Красной армией, нет скопления американских военнопленных, так как все они, за исключением одиночных больных, которые находятся в госпиталях, отправлены в сборный пункт в Одессе, куда уже прибыло 1200 американских военнопленных и в ближайшее время ожидается прибытие остальных»[985].
Генерал Дин был уверен, что в Польше по-прежнему остаются отдельные затерявшиеся американцы, и хотел получить разрешение на проведение их поиска. В таком разрешении ему было отказано. Он обратился непосредственно по инстанции. Генерал Дин был достаточно влиятелен и достаточно разозлен, чтобы подключить Рузвельта к решению этого вопроса.
В следующем сообщении, отправленном за подписью Рузвельта, формулировки были уже жесткими:
«Что касается отправки из Польши бывших американских военнопленных, то мне сообщают, что согласие на поездку генерала Дина с офицером советской армии… взято обратно… Я располагаю сведениями, которые я считаю достоверными и надежными, что в госпиталях в Польше в больницах по-прежнему находится значительное число больных и раненых американцев, а также о том, что там находилось большое количество других здоровых освобожденных американских военнопленных, сконцентрированных в советских сборных пунктах и ожидающих отправки в Одессу… Я не могу понять Вашего нежелания разрешить американским офицерам связи помочь их соотечественникам»[986].
Критика Рузвельта не заставила Сталина изменить свою политику, но задела его, так что он даже снизошел до объяснений. Ответ Сталина с его собственноручно сделанными исправлениями (рукописные изменения Сталина выделены курсивом) был отправлен 22 марта. Возможно, этой телеграмме он уделил такое внимание в связи с другим происшествием. 20 марта над территорией Германии, находящейся под контролем Советской армии, советские самолеты с отчетливыми опознавательными знаками на борту были атакованы американскими истребителями. Несмотря на то что, согласно докладу военной миссии США, советские летчики стремились избежать воздушного боя, истребители США преследовали их и сбили шесть советских самолетов, в результате чего погибли двое советских летчиков и был тяжело ранен третий[987]. Это был уже второй случай нападения американских истребителей на советские самолеты над территорией, оккупированной советскими войсками. Сталин предпочел не поднимать этот вопрос в переписке с Рузвельтом.
«Относительно имеющихся у вас сведений о большом будто бы числе больных и раненых американцев, находящихся в Польше, а также ожидающих отправки в Одессу или не установивших контакта с советскими властями, должен сказать, что сведения эти не точны. В действительности, кроме находящегося в пути в направлении на Одессу некоторого числа американцев, на территории Польши к 16 марта находилось всего лишь 17 человек больных американских военных. Я получил сегодня донесение, что на днях они (17 человек) будут вывезены на самолетах в Одессу…
…В данном случае дело касается интересов советских армий на фронте и советских командующих, которые не хотят иметь у себя лишних офицеров, не имеющих отношения к военным операциям, но требующих в то же время забот по их устройству, по организации для них встреч и всякого рода связей, по их охране от возможных диверсий со стороны немецких агентов, которые еще не выловлены…
Наши командующие головой отвечают за положение дел на фронте и в ближайшем тылу…
Я должен вместе с тем сказать, что освобожденные Красной армией бывшие американские военнопленные находятся в советских лагерях в хороших условиях, во всяком случае в лучших условиях, чем бывшие советские военнопленные в американских лагерях, где они были частично помещены вместе с немецкими военнопленными»[988].
10 марта, в один из редких моментов критического осознания ситуации, Гарриман в своем письме в Вашингтон признавал, что многие военнопленные из военных соединений союзников были спасены только благодаря действиям советских военных: «Военнопленные говорят, что при наступлении советской армии гитлеровцы спешно эвакуировали вглубь территории Германии лагеря, в которых содержались американцы, французы и англичане. Они были освобождены лишь благодаря быстрому продвижению советских войск на запад»[989].
Наряду с этим в одном из своих писем из Москвы Гарриман, возмущенный условиями содержания американских военных в советских лагерях, где им приходилось «спать на полу, где не было ни туалетов, ни мест, где можно было бы помыться или постирать белье»[990], было недостаточно врачей, предложил Рузвельту в отместку ограничить передвижения российских представителей, осуществляющих во Франции обеспечение всем необходимым освобожденных советских граждан. Рузвельт отказал ему, ответив, что он не видит «необходимости» в том, чтобы отправлять Сталину еще хоть одно письмо по этому вопросу.
В конце концов, все американские и британские военнопленные в Польше были обнаружены или переправились в Одессу. Большинство из них отзывались о русских хорошо, говорили, что они помогали чем могли, и были очень благодарны американским и британским военным. Из всего, что им вспоминалось о том времени, самое плохое было то, что у кого-то украли часы. Из Одессы все военные были доставлены на родину. В скором времени проблема решилась сама собой.
Всевозможные рассказы военнопленных дошли и до Вашингтона. Оттуда Генри Стимсон дает более взвешенное представление о положении военнопленного в Польше, записывая в своем дневнике, что:
«двое парнишек, с которыми ему довелось поговорить, капитан и лейтенант [американской армии], не скупясь, хвалили доброту русских людей. Им многое пришлось пережить за время своего долгого пути домой из плена, который они проделали пешком, и люди всегда относились к ним по-доброму. Они назвали русских в целом грубыми, а само содержание, которое русские смогли им обеспечить, назвали очень плохим по сравнению с рационом, к которому мы привыкли… Они обнаружили, что русские в массе своей были очень высокого мнения о США как о стране, с которой они хотели бы дружить»[991].
Рузвельт иначе смотрел на эти стычки, нежели офицеры его штаба на передней линии. Он не желал видеть в этом что-либо большее, чем незначительные, сиюминутные недоразумения, и, следовательно, относился к этому соответствующим образом. Когда 9 марта в Белый дом приехал с визитом Макензи Кинг и пробыл там нескольких дней, Рузвельт рассказывал ему о Крымской конференции, но ни разу не упомянул о переписке об обмене военнопленными. Он сказал Кингу за чаем в первый день визита, что Сталин был «с большим чувством юмора, и что он ему [Рузвельту]… понравился, показался очень прямым человеком». Рузвельт был настроен неизменно оптимистически: он полагал, что «Сталина не стоило особенно опасаться в будущем – и сам Рузвельт строил грандиозные планы для себя в дальнейших взаимоотношениях с ним». После обеда в обществе Элеоноры и их дочери Анны Рузвельт пригласил Кинга подняться в свой Овальный кабинет. Там премьер-министр устроился в кресле напротив Рузвельта, который, как обычно, сидел на своем кожаном диване. Тут Рузвельт более подробно рассказал ему о положении дел. Он сообщил, что на заседаниях в Ялте большую часть времени (почти 80 процентов) говорил Черчилль, и вновь упомянул чувство юмора Сталина. Как-то, во время очередной длинной речи Черчилля, рассказал Рузвельт, «Сталин заслонил ладонью лицо с одной стороны… и подмигнул, как будто говоря: ну вот, опять он принялся болтать!»
Рузвельт сказал Кингу, что, по его предположениям, «до конца апреля, что касается Европы, она [война] должна закончиться… А как только она закончится в Европе, вскоре после капитулирует Япония… возможно, месяца через три». (Столь короткий срок, отведенный Рузвельтом до полного разгрома Японии, совершенно очевидно, означал, что ему было уже известно, что разработка и изготовление атомной бомбы были практически завершены.) Он также высказал смелое предположение, что, весьма вероятно, война в Европе будет закончена даже до завершения конференции в Сан-Франциско. Их беседа продолжалась до 11:45. Кинг, обеспокоенный тем, что, возможно, это утомительно для Рузвельта, уже предлагал ее завершать, но президент не желал и слышать об этом.
