Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Не успел я сего искусства узнать, как тотчас был сделан станок и наделано множество картузов. И как я во всех таких любопытных делах очень скор и нетерпелив, то тотчас и пошли у меня дальнейшие затеи, и мне восхотелось уже иметь особой и большой шкаф, установленной сплошными картузами, с набитыми в них разными травами, и с передней стороны украшенными разрисовкою и крупными надписями; что, к удовольствию моему, и произвел я в короткое время и смастерил у себя такой шкаф со врачебными травами, какого верно ни у кого иного не было и которым я не мог довольно налюбоваться; а вскоре имел удовольствие слышать, что и первые опыты искусства сего нашего лекаря были весьма удачны, и он искусством своим в короткое время так прославился, что все соседи его полюбили и начали при болезнях своих воспринимать к нему свое прибежище, чем всем и я был весьма доволен.

 Между всем сим и вскоре после отъезда князя, урвался я опять на часок в свою деревню, поездил в сей раз уже один и без жены, поелику она была в сие время опять беременна и в скором времени ожидала уже и разрешения от своего бремени. В деревне пробыл я не более одних суток, ибо мне одному было очень скучно, почему и спешил я скорее возвратиться к своему семейству и к работам.

 Из сих наиглавнейше озабочивали и занимали меня производимая при запрудке нового пруда, основанного на той же речке, с полверсты выше села самого. Как грунт земли в том месте и самая почва была не весьма надежна, чтоб вода не ушла у меня низом, то по совету того ж, особенно ко мне приверженного солдата, случившегося быть родом из Сибири, и много кой–чего знающего, вздумал я употребить особое средство к укреплению плотины. Я велел вырыть чрез всю ширину того лога глубокой ров, шириною в 3 аршина, и вставил в него срубленный плотно кзикзаком косоруб, забить опять весь ров и с верхней и нижней стороны крепко глиною, и потом возвышать оной косоруб внутри плотины до самого верха. Плотину же сделал толстую с отлогою внутрь пруда осыпью и совсем глухую; для стока же воды всегдашнее, и дождевой и половодной, сделал в боку в матером береге предлинный отвод или широкий, плоский ватерпасно–горизонтальный ров и устлал и дно и бока его дерном, и имел к осени удовольствие видеть его наполненным водою и сделавшимся весьма длинным и прекрасным.

 Между тем нечувствительно кончился май и настал июнь месяц, которого в самом начале, а именно 3–го числа и обрадован я был благополучным разрешением жены моей от бремени. Всемогущему угодно было одарить меня и в сей раз не сыном, а еще дочерью, но я столько же ей рад был, как и сыну. Мы назвали ее Ольгою и тотчас, по обыкновению, известили о том всех наших родных и приятелей.

 Радостное сие происшествие доставило нам тем более удовольствия, что не только наши родные из–за Оки–реки, но и все тутошние соседи не успели узнать о том, как по любви своей к нам и сами собою начали приезжать к жене моей на родины, с обыкновенными своими поздравлениями. Итак, начались у нас с ними опять ежедневные почти свидания, пиры и празднествы. Но никто нас в сем случае так не одолжила, как помянутая уже прежде мною госпожа генеральша Олицова. Она приехала почти первая к нам с поздравлением и удивила нас своим неожидаемым приездом, поелику мы к ней из почтения никак и не посылали с обыкновенным извещением. Причиною тому было то, что она почитала себя мне крайне обязанною за одну услугу, оказанную ей мною при одном нужном случае; а именно, за несколько до того времени и прежде еще приезда нашего лекаря, случилось ей вдруг и жестоко занемочь, и как лекаря нигде и никакого вблизи не находилось, а в Москву посылать было далеко и не терпело время, а слух о ботаническом моем знании и успешных лечениях повсюду распространился, то она, наслышавшись обо всем том, велела скакать ко мне скорей человеку и умоляла меня Христом и Богом, чтоб я к ней приехал и посмотрел, не могу ли я чем пособить ей.

 Для меня было сие сущею неожидаемостью и первым еще случаем сего рода. Был я еще тогда весьма худым знатоком и вспомогателем, и потому не знал, что делать, и ехать ли к ней или отказаться. Но как, по счастию, в письме написанном ко мне, по ее приказанию, описана была в подробности ее болезнь, и я, схватив свою Семиотику, мог по ней скоро добраться и наверное почти заключить, какого рода была ее болезнь, а потом справясь с другими книгами о том, что и чти в таких случаях помогает, и узнав, что нужные к тому и травы и коренья у меня в заготовления находились, то из единого человеколюбия, и наудачу снабдив себя всем к тому потребным, в тот же час, запрегши карету, к ней и полетел. Я нашел ее лежащею в постели и стенящую от боли в правом боку; и не могу изобразить, как много обрадована она была скорым моим приездом, и как много благодарила меня за то. Но удовольствие ее сделалось еще несравненно больше, когда, против всякого чаяния, посчастливилось мне кое–какими припарками и декоктами не только облегчить чувствуемую ею почто нестерпимую боль, но в самое короткое время восстановить до того ее здоровье, что она, сидючи уже в постели и не чувствуя никакой боли, отпустила меня от себя отъезжающего, говоря, что я обязал ее тем наичувствительнейшим образом. А сие–то самое и побудило тогда ее прежде всех к нам приехать. Не успели все тутошние наши соседи и ближние наши родные из–за реки у нас перебывать, как приехала наконец и тетка Матрена Васильевна, бывшая до того всех моих детей восприемницею от купели; и тогда не стали мы уже долее медлить, но окрестили сию девчонку. И как прежнего моего кума и друга, г–на Полонского, не случилось тогда быть в деревне, то воз имели мы прибежище к приятелю нашему, Василию Федоровичу Шушерину и просили его быть дочери моей отцом крестным, от чего он, по любви своей и дружбе к нам, и не отказался. Крестины сии отправили мы почти запросто, ибо неимение в доме моем просторной и такой комнаты, где бы можно было накормить всех наших тамошних соседей, воспрепятствовало нам пригласить их всех к сему празднеству. Не успело оно кончиться, и все приезжавшие к нам, по сему случаю, гости разъехаться, как обрадован я был опять получением толстого пакета из Экономического Общества. Прислана была от оного в сей раз XXV–я часть «Трудов» его, но по переменившемуся у них уставу уже без переплета. Г–н Нартов, при посылке оного, не преминул опять удостоить меня своим и прямо дружеским писанием. В оном, побуждая меня опять всячески к частой с собою переписке, уведомлял меня, что присланное от меня продолжение сочинения моего «О хмелеводстве» отдано, по обыкновению, в комитет для рассмотрения, а потом сообщал мне замечания свои о некоторых пьесах, находившихся в сей части; выхвалял усердие г–на Рычкова, за изобретение способа употреблять говяжьи и бараньи кожи в пищу; также иностранного изобретателя способа сушения поваренных трав, говоря, что пьеса его о том принята во всей Европе между знатоками с великою похвалою, и он получил за сие от многих государей золотые медали, хотя в самом деле обе сии выхваляемые им выдумки ничего почти не значили, и ничего из них впоследствии времени не вышло, и они совсем позабыты. За сим превозносил он похвалами г–на пастора Шпраха, приобретшего себе бессмертную похвалу за нововыдуманное им особого рода пчеловодство, сказывая при том, что для обучения оному по именному указу отправлены были к нему от Экономического Общества два студента, кои совершенно тому научились и к нам с желаемым плодом возвратятся. Сия выдумка и пьеса о том действительно заслуживала особое внимание; но к несчастию не произвело и оно никакой пользы, и пчеловодство осталось у нас в таком же состоянии, в каком до того было. Да и действительно вся сия славная выдумка была более любопытна, нежели удобопроизводима. Наконец уведомлял меня, что Общество наше заслужило стараниями своими славу во всем ученом свете, и что употребляет оно все, что может к поспешествованию общей пользе и что остается только господам дворянам подражать им, и надлежащим образом соответствовать и выбирать из сообщаемых новых открытий для себя угодное; но, к крайнему сожалению, видит Общество мало к тому охотников; что присылают к ним очень редкие опыты, а верных и лучших корреспондентов только трое, а именно: я, г–н Рычков и г–н Олешев, и что государство у нас пространное, а знатоков и охотников мало; и потом убеждал он меня просьбою продолжать мои труды и сочинения и быть всегда примером прочим, и тем заключил свое писание.