Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Обо всем том несколько раз повторяли мы с князем разговоры, и как я ему был во всем, так сказать, правою рукою и помогал ему все придумывать и советами своими облегчать все затруднения; то становился он час от часу мною довольнее и ко мне благоприятнейшим, что натурально и мне было весьма приятно.

 Наконец кончилась масляница со всеми увеселениями ее и начался великий пост. Тогда не стали мы долее медлить в Москве, но распрощавшись со всеми, доехали обратно в Киясовку. Князь при отпуске меня повторил еще раз все свои приказания и обещал сам на весну побывать у меня, и при случае езды своей в Богородицк ко мне заехать.

 В Киясовке нашли мы всех своих здоровыми, и как в сие время начинала уже приближаться весна, то тотчас по возвращении своем и начал я спешить приискиванием и наймом плотников для снятия с старого дома верхнего деревянного этажа и построения из оного гошпиталя; и как скоро их приискал и нанял, как принялся за сие дело. Итак, древнее обиталище г–на Наумова, а потом и мое собственное и начало разрушаться, и воздвигаться из него новое и никогда там небывалое обиталище для лекаря и больных. И как должно было тем всячески спешить и все нужное к тому приготовлять и делать ежедневно разные распоряжения, то имел во весь великий пост доброй кусок работы и хлопот полон рот.

 Между тем, занимаяся по утрам и вечерам прежними своими занятиями, продолжал я делать испытания свои над всеми приуготовляемыми мною из собранных и знакомых уже мне трав лекарствами. Получаемый при том успех превзошел все мое чаяние и ожидание и был таков, что я сам не мог тому довольно надивиться. Не успело нескольким человекам, которым случалось мне давать оные от разных болезней, полегчеть, и они от болезней своих получить скорое и удивительное облегчение, как в короткое время разнеслась о том по всем окрестностям громкая молва, и ко мне со всех сторон стали приходить и бабы, и мужики просить помощи от разных болезней. Я с превеликою охотою удовлетворял их просьбы, по мере сил, знания и возможности моей, и как со всех их не требовано было ни малейшей ни за лекарствы, ни за труды, ни за посуду, в коей они раздавались, заплаты, то сие еще более весь черный народ в окрестностях к тому побуждало. А сие и имело то последствие, что количество приходящих больных, с каждым днем увеличивалось более и скоро дошло до того, что не протекало ни одного дня, в который бы не приходило или не приезжало ко мне по нескольку человек с просьбами и больными, и нередко случалось, что скоплялось их вдруг человек до десяти и более и в одно время, из которых одни приходили вновь, а иные в другой или в третий раз с повторением препокорнейших просьб о снабдении их теми же лекарствами, какие они до того уже получали от меня, сказывая, что они им очень много, а иногда даже удивительно помогали.

 Теперь рассудите, каким приятным удовольствием наполнялась вся любопытная душа моя при слышании таких извещений о изящном действии моих лекарств, и нередко совсем неожиданных и вожделеннейших успехов моих опытов, и как много награжден я был тем за немногие труды те, которые при том мною употребляемы были. Я не только не почитал их ни за что, но иногда истинно даже прыгал от радости и удовольствия, узнав чрез сии опыты о новом и неизвестном мне до того изящном действии какой–нибудь травы, или ее семян или кореньев. Я всякой раз спешил сообщать о том своим домашним, бравшим во всех таких случаях в удовольствии моем истинное соучастие, и все мы старались все то затверживать в память, для употребления того же в пользу и впредь, когда случатся подобные тому случаи; а чтоб иного не позабыть, то сверх того спешил я всякой раз такие успехи и удивительные действия лекарств моих записывать.

 Словом, успехи мои всем пункте были так велики, и количество просителей умножилось так много, что скоро дошло до того, что при повторяемых просьбах о снабдении еще прежними лекарствами, не в состоянии я был всегда и вспоминать, что именно кому я иногда давал, и принужденным уже бывал сам о том расспрашивать больных. Но поелику не многие могли мне порядочно о том сказывать, то скоро самая необходимость заставила меня вести уже порядочной и ежедневный журнал не только всем приходящим ко мне больным, с означением звания деревень и имен просителей, но и самых их болезней и лекарств, какие кому и когда мною были даваны.

 Все сие не только меня занимало, но и доставляло несметное множество минут приятных в жизни; а сверх того получал я от того и сам существительную пользу, ибо спозвакомливался чрез то с каждым днем больше с врачебными силами многих трав и делался тем от часу способнейшим помогать моим ближним, впоследствии же времени услужить тем и всему моему отечеству, чрез обнародование всех учиненных мною замечаний. А сверх того все сие побуждало меня от часу больше спознакомливаться не только с ботаникою, но и с самою медицинскою наукою и снабжать себя такими книгами, из которых мог бы я почерпать нужные и полезные знания, относящиеся до врачевания разных болезнен. Наконец, чтоб заставить вас судить самим о том, помогали ли мои лекарства или нет, скажу вам только то, что число записанных в помянутом журнале отпусков разным людям лекарств, простиралось в течение одногодичного времени до 2,315 раз. Сего одного кажется мне уже довольно к тому, ибо из сего легко можете заключить, что естлиб они никому не помогали, то какая бы нужда была приходить ко мне толь великому множеству людей отчасти с новыми, отчасти повторяемыми просьбами. Словом, я скоро прослыл весьма великим знатоком, хотя сам, будучи уверен о весьма еще и крайне недостаточном своем знании, душевно тому хохотал и смеялся.

 При таких ежедневных лечениях больных случилась наконец надобность испытать мне и над самим собою действие трав и лекарств своих. От бездельного случая нажил и сам я себе болезнь, и болезнь опасную, и случай сей был вот какой. Я упоминал уже вам о тогдашнем киясовском ученом священнике, отце Никите, всегдашнем моем философическом собеседнике. Сей, впрочем, весьма умный, любви и почтения достойный муж, при всем своем разуме, не освобожден был от некоторых слабостей, к коим сделал он с молодых лет своих привычку. К числу сих слабостей принадлежало и то, что он был смертельной охотник до боевых гусей, и находил неведомо какое удовольствие в смотрении, как сии дворные птицы между собою бьются, щиплются и дерутся. Смешная по истине охота, по совсем тем сводящая весьма многих людей сума и с разума, а особливо из жителей города Коломны, где и он сею страстною охотою заразился. Мне не случалось до того никогда видать сего зрелища, и как он мне все уши прожужжал описыванием сей своей забавы, и нетерпеливого ожидания своего того времени, когда ссоре сей гусаки наиболее бывают подвержены, то восхотелось мне из единого любопытства сию мнимую и нм до небес хвалами превозносимую потеху видеть. И как все страстные до чего–нибудь охотники обыкновенно великое удовольствие находят в сообщении радостей своих и другим, то не успел он дождаться помянутого времени, как подхватя своих гусаков, принес он их ко мне на двор, и тут стравив их пред канцелярским крыльцом, вбежал ко мне в кабинет, почти в исступлении, и мне сказал: «Ну, вот, Андрей Тимофеевич, пожалуйте–ка скорее на крыльцо и посмотрите, как гусаки–то, друзья мои, дерутся! И что за потеха! истинно заглядеться надобно; но пожалуйте поскорее!» Мне случилось тогда сидеть в теплом и спокойном своем кабинете и что–то писать, и я, услышав его столь усиленной зов, и выбежал на крыльцо в том, в чем сидел, нимало не подумав, что одет был очень легко и не взяв никакой предосторожности. Случившаяся тогда ясная великопостная погода подманула меня тогда: я думал, что и на дворе такое же от солнца тепло, как тепло было в моем кабинете, но как сильно я в том обманулся! Не успел я, выскочив на крыльцо, минуты две постоять, смотря на самое глупое и нимало для меня не увеселительное зрелище и подивиться моему попу–философу, сбегшему, между тем, с крыльца и в исступлении стравливающему от часу более гусаков своих, как продолжавшаяся еще от утреннего сильного мороза стужа, и случившийся пронзительной и очень резкий ветр так меня в моей легкой одежде прохватил, что я тогда уже почувствовал в себе необыкновенный, хотя небольшой озноб, и задрожав от него, хотел было бежать назад; но поп удержал меня еще минуты с две всеусильнейшею просьбою удостоить еще с минуту охоту его зрением. — «Ох, батюшка, сказал я час от часу дрожа более: нечего смотреть, я истинно не нахожу и сотой доли такого удовольствия в этом зрелище, как ты, и не понимаю, как ты им так прельщаешься». Сказав сие и постояв еще с минуту, побежал я опрометью опять в кабинет свой и там насилу–насилу обогрелся. Тем тогда забава сия и кончилась.