Польское Наследство - Владимир Романовский

– Сядь, Нестор.

Пассажи, затрагивающие биографию Владимира, Ярослав читал с особым интересом. Повествовательный стиль этих пассажей слегка отличался от остальной писанины. Закончив, Ярослав посмотрел на Нестора.

– Где это ты про Владимира столько накопал? В болонской библиотеке?

Нестор покраснел, помялся, и сказал, —

– Продиктовали мне. Частично.

– Кто?!

– Нашелся один знающий старикан, из тех времен. Все помнит. Не все правильно, поправлять многое пришлось, но, в общем, занятный рассказ вышел.

– Что за старикан?

– В этом … хмм … неподалеку от Веденца … Эквило, кажется.

Ярослав задумался. Провидение? Наверное. Даже если…

– А как ты туда попал?

Нестор снова помялся и сказал, —

– Привезли меня туда. По его просьбе.

Ярослав помолчал немного, а затем спросил напрямик, —

– Старикана случайно не Базилио зовут ли?

– Точно, Базилио, – удивился Нестор. – А откуда, князь, тебе это известно?

Вот кто на самом деле великий человек – Александр, подумал Ярослав. Вот кому нужно хвалы петь, о ком пряди сочинять. Вот это человек. Никакого шуму, суеты, свердомахания, заносчивости – скромный, скрывается, а дело делает как никто другой. Не то что Гостемил.

– Триста гривен, стало быть, я тебе должен, Нестор?

– Да, князь.

Ярослав взял чистую хартию и написал грамоту казначею на тысячу гривен.

– Это тебе плата вперед, Нестор. Понадобятся исправления, дополнения, да и продолжать надо. Но потрудился ты хорошо, я тобою доволен. Зайдешь в Десятинную, передашь свитки митрополиту, скажешь, чтобы писцы непременно сегодня же занялись, пусть сделают … хмм … три дюжины копий, для начала. И чтобы без клякс, и поразборчивей.

***

О том, что он все-таки получил послание Хелье, написанное тайнописью, Ярослав сигтунцу не сказал. Об участии Хелье в сражении Ингегерд, даже пристыженная, так и не поведала мужу. И тем не менее князь пожаловал исполнителю эйгор неподалеку от Киева. Хелье объехал владение, созвал старейшин местности, со свойственной ему практичностью осведомился о доходах и дани, получил десятину на полгода вперед, и вернулся в Киев. Сельская жизнь совершенно ему не подходила.

Май выдался теплый, и Хелье, встававший раньше Орвокки, которая по мере усугубления беременности становилась все более сонливой, каждое утро проводил в саду перед домом. Как-то раз к нему присоединился Гостемил. Раны зажили, но левой рукой он двигал с трудом.

– Что это ты там рассматриваешь? – спросил он, потягиваясь, с наслаждением вдыхая утренний воздух.

Хелье поспешно спрятал голубую ленту в калиту.

– Сувенир, – отметил Гостемил. – Что-то в сувенирах есть от язычества, наверное. Это, наверное, не хорошо и не плохо. А просто есть.

***

Самый популярный в Житомире крог назывался «Груша». Глупое название, без выдумки, но – «Пойдем сегодня вечером в „Грушу“?» – часто произносимая житомирской молодежью фраза. Глупые названия легко запоминаются. Интерьер «Груши» скопирован был с киевских крогов. Раз в неделю заезжали киевские гусляры. Один раз хозяйка, именем Анхвиса, разговорившись с проезжим италийцем, заинтересовалась возможностью пригласить на несколько вечеров венецианского трубадура. Следовало списаться с одним из них, а также найти в городе подходящего толмача. Чтобы оправдать расходы, хозяйка решила, что будет брать плату за вход. Занятая расчетами, она даже не заметила, как к ее столу присела с недовольным видом ее дочь, Астрар, с выпирающим пузом.

– Ох! Ты меня напугала! Целый год тебя не было, и вдруг … Что это?! – удивилась хозяйка, показывая пальцем на пузо.

– А как ты думаешь, мать, что это? Ну, начинай орать. Начинай, начинай.

– Зачем мне на тебя орать? Ты меня с собою перепутала. Ты замужем?

– Нет.

Анхвиса подперла подбородок кулаком и мрачно поглядела на дочь.

– От кого ж ты это прижила? – спросила она.

– Не твое дело. Я у тебя поживу какое-то время.

– Пока не родишь. А чадо мне отдашь.

– Нет, чадо я тебе не отдам. Сама буду растить.

– Чадо – не укроп. Впрочем, ты и укроп-то растить не умеешь.

– Пожрать не найдется ли, мать? Ужасно жрать хочу.

Мать и дочь, поругиваясь, переместили от печи на стол закуски и стали насыщаться, делая похожие движения. Обе заметно добрели по мере поглощения пищи.

– Ну так все-таки, скажи мне, кто он, как зовут? Бросил он тебя?

– Я сама ушла. Старый он и вредный.

– Старый?

– Твоего возраста примерно.

– А какой у меня возраст?

– Не помню. Лет пятьдесят-шестьдесят.

– Сволочь ты, змея подколодная. Мне сорок четыре года.

– А, да? Я думала, что больше. Выглядишь старо.

– Кто он?

– Да так … Болярин один…

– Болярин? Ну, тогда дело пропащее. Болярина ты жениться на себе не заставишь.

– Он предлагал.

– Не ври.

– Не хочешь – не верь. Мне-то что.

– Он тебя любит? Эка дура…

– Не знаю.

– Что-то ты врешь, по-моему. С чего это болярин захотел бы на тебе жениться?

– На тебе ведь тоже чуть не женился один. Правда, было это давно, да и врешь ты, наверное.

– Не груби матери!

– Не ори. Он меня слезно умолял выйти за него замуж. На коленях стоял один раз. Дорогие подарки все время делал.

– И жену свою, наверное, зарезал, ради тебя.

– Может быть. Не знаю.

– Зачем же ты ему отказала?

– А я сама себе хозяйка потому что. Что хочу, то и делаю. И дочка у него есть, сука страшнейшая, гадина, глаза б мои не глядели. Из-за дочки все и расстроилось.

– Не думаю. Как зовут болярина-то? Киевский болярин?

– С киевским я бы осталась. Нет, не киевский. С севера он. Не помню – из Мурома вроде.

– Ага. А живет в Киеве?

– Пока в Киеве.

– Вдовец?

– Не знаю.

– Как все-таки звать-то его?

– Гостемил.

У Анхвисы округлились глаза.

– Гостемил?

– Да.

– Из рода Моровичей?

– Э … Может и из них. Не знаю. А что?

– Дура ты, Астрар. Неимоверная дура. Непроходимая.

– Ну и подумаешь. Пусть я буду дура. Соленого ничего нет? Ужасно хочется.

***

Никто не знал на самом деле, чего стоило Казимиру превращение из бесшабашного юноши в польского правителя – кроме его жены. Мария, увидев, в каком состоянии вернулся Казимир от матери, рыдающей над трупом Бьярке, уложила его в постель, отдала несколько приказаний слугам, и заперла дверь спальни на все засовы. Казимира рвало, обдавало жаром, било ознобом, он с трудом дышал, из горла вылетали страшные булькающие звуки, шла носом кровь. Мария отпаивала его куриным отваром, помогала ему ходить в умывальную и в нужник, сама, ночью, выносила отхожие лохани и чаны, сама меняла ему рубахи и белье, говорила с ним ласково, как с ребенком – в общем, была и матерью, и нянькой, и сиделкой, и любовницей одновременно. Через четыре дня Казимиру стало лучше. На пятый день он снова мог появляться на публике. И вскоре выступил в поход.

Войско его, непрерывно растущее за счет пополнений из тех местностей, где оно проходило, не встретило на подходе к Кракову сопротивления. Казимир триумфально вошел в город и на следующий же день объявил его новой столицей Полонии – вместо сожженного Гнезно. Прибывшие по этому случаю зодчие тут же приступили к постройке нового замека, нескольких церквей, и новых, добротных кирпичных домов для состоятельных поселян. Старые семьи в других регионах не желали сдавать позиции, но со стороны их больше никто не поддерживал. Более того – представители Неустрашимых нанесли визит Казимиру в старом замеке, и целью визита были не угрозы, но поздравления и добрые пожелания.

Казимир планировал подарить жене Литоралис, как только она родит. Но Литоралис бесследно исчез. В начале апреля династия Пястов продолжилась – Мария родила мальчика. Назвали его Болеславом, в честь прадеда. Вскоре весть облетела весь мир, и в середине мая посланцы многих держав присутствовали на специальном хвесте в Кракове, чтобы передать правителю Полонии же поздравления от своих господ. Казимиру, сидящему во главе хвестового стола рядом с Марией, которая время от времени покачивала колыбель со спящим младенцем, понравилось послание Бенедикта Девятого – с красивым гербом, золоченым крестом, написанное каллиграфическим почерком, с лихим росчерком. Ярослав, помимо поздравительной грамоты, прислал также подарок сестре – прелестную брошь с бриллиантом, константинопольской выделки. Грамота от Анри Первого, подписанная крестиком, позабавила Казимира. А послание Конрада Второго на парче, натянутой на резную деревянную каталку, повязанное позолоченной лентой, привело его в восторг.

По окончании хвеста Мария написала и отправила хитроумно составленную грамоту брату. Спустя месяц, снова беременная, получила она ответ. Когда ей объявили, что ее ждет посланец из Киева, сердце Марии невольно забилось сильнее. Но посланец был не Хелье. Совершенно незнакомый молодой человек.