Польское Наследство - Владимир Романовский

Ну, конечно, не совсем так представлял себе Насиб все это. Аллах слишком умен, чтобы вступать в спор, когда правота явно на стороне Насиба.

Воспитывался Насиб в благополучной по южным меркам семье, и в детстве был любим. Учили его исполнению законов и правил, объясняли, что в любых бедах виноваты либо сами люди, либо неверные, а поскольку сами люди (ну вот, к примеру, ты, Насиб, или мы, наставники) никаких особых провинностей за собою не числим, вывод – кто виноват – напрашивается сам собой.

На переднем плане ландшафта доминировали неприветливые, скверно сбитые, дурно пахнущие постройки, а за ними простиралась пустыня, и заняться было решительно нечем, кроме очень скучных дел – помогать взрослым по хозяйству да бегать с ровесниками наперегонки. Будучи ростом невелик и телосложением некрепок, познал Насиб, что такое несправедливость, от своих же сверстников – они его временами били. Он отбивался как мог, но многие сверстники были сильнее. Как-то раз, один из сверстников, любивший издеваться над слабыми, обнаглел настолько, что последовал за убегающим от него Насибом в дом, и в помещение, где жены хозяина дома разделывали барана. Насиб, видя, что никто его защищать не собирается, выхватил из глинянного кувшина, предназначенного для хранения кухонных приспособлений, нож и сходу полоснул преследователя лезвием. Именно тогда он впервые понял, что человек – существо хрупкое. Как бы ни был силен или ловок человек, достаточно ткнуть его твердым и острым предметом – и куда делись сила и ловкость? Только боязнь возмездия останавливает людей от уничтожения личных врагов. Так подумал Насиб.

Преследователя удалось спасти. Дабы сохранить лицо, преследователь рассказал всем своим друзьям, что Насиб ранил его коварно, и что он отомстит Насибу. Насиб об этом узнал, и порочный круг замкнулся – у Насиба не было выбора, ему следовало обезопасить себя от нападений, то есть, атаковать первым. Что он и произвел, украв нож и пробравшись на рассвете в дом преследователя. По неопытности он нанес преследователю огромное количество ножевых ран, а тот все кричал и кричал истошно. Насиба схватили домочадцы.

Совет мудрецов селения порешил, что действия Насиба, если принять во внимание угрозы по его адресу, жестоки, но вполне оправданны. Но оставлять Насиба в селении было как-то неудобно, и его отправили в военную школу под Каиром. Наставники школы оценили ловкость Насиба, его врожденное умение появляться и исчезать незамеченным, и рвение. В первый раз в жизни Насибу не было скучно. Вскоре его перевели в элитный отряд «мстителей».

Большинство профессиональных убийц мо мере привыкания становятся более или менее приемлемыми членами общества. Зловещий восторг сменяется обыденностью. Убивающие же во имя идеи, мстители, напротив, уходят в себя, замыкаются на своей миссии, и из всех человеческих слабостей оставляют себе только тщеславие. Чем известнее жертва, тем больше славы. Насиб мстил – неверным, коварным, и людям вообще – за скуку в детстве, за унижения, за то, что есть на земле люди, которым бывает весело, за то, что ему не суждено жить среди таких людей.

Когда погиб Мстислав, и вести дошли до Насиба, единственной его мыслью было, что его обошли. Убийство высокопоставленного неверного требует затрат и должно быть санкционированно. Это главное. Несанкционированные убийства можно представить в невыгодном для убийцы свете – мол, он просто сумасшедший. Санкция – пропуск в вечную память людскую, соединение имени неверного с именем мстителя, это гордость в глазах сообщников при произнесении имени. Убивший без сакнции – просто убийца. Убивший по приказу – благородный мститель, вестник справедливости.

Киев не произвел на Насиба никакого впечатления. До Киева он видел Константинополь, Рим, и Флоренцию, и они тоже оставили его равнодушным.

Три дня потратил Насиб на вычисление и запоминание расположения комнат в тереме, и кто в какой спальне спит. Сведения эти предоставил ему похищенный им ратник, шедший из детинца в крог. Насиб пытал его, вытягивая сведения, а домочадцы делали вид, что не слышат приглушенных криков, доносящихся из подвала.

За час до рассвета Насиб тщательно приготовился к дальнейшим действиям. Ножи в обоих сапогах. Сонный порошок в мешочке на шнурке, на шее. Сверд привязан за спиной и прикрыт сленгкаппой – чтобы не мешал начальным действиям. Он выскользнул из дома, и домочадцы даже не заметили этого.

***

Владимира и Вышату князь выгнал в Новгород – они ему надоели. Перед отъездом княгиня попыталась поговорить с сыном, но он сказал только, «Ирина, отстань, я уже не маленький». Эту манеру – называть мать по имени – он перенял от томной Элисабет.

В маленьком подсобном помещении на первом уровне терема, где прислуга хранила принадлежности для уборки, Анька-перс, задрав рубаху, спустив порты, и прижимаясь тощим подростковым арселем к неумехе по имени Жа, наставляла его яростным шепотом, а неумеха пристраивался, тыкался, и ничего у него не получалось, в основном потому, что был он ужасно напуган ситуацией – всё ему казалось, что рядом кто-то ходит, и скоро дверь откроют, и возьмут его за ухо и за ворот, и поведут – сперва пороть, а потом казнить. Особого нетерпения Анька-перс не проявляла. Жа был ей безразличен. Ей просто было ужасно интересно.

– Ну же, дурак … Не так, не так. Распрямись. Не приседай. Дай сюда…

Но от прикосновения ее ладони стало еще хуже, а от сжатия и совсем плохо. Жа обильно потел, сопел носом, вдыхая запах анькиных не очень чистых волос, и дрожал, и хотелось ему уйти и спрятаться.

В это же время прыщавый товарищ Жа, именем Гров, приятно проводил время в спальне Элисабет, услаждая себя и княжну. Опыта у него никакого не было, но пухлое тело княжны под ним, уютное, притягательное, само направляло, само подсказывало, что и как нужно делать, и княжна прерывающимся шепотом сказала, —

– Если я буду кричать, ты закрой мне лицо подушкой, только не очень сильно. А то мать услышит, а с ней шутки плохи.

Вскоре Гров, стараясь не потерять контроль над собой, убедился, что княжна не шутит, и поспешно переместил подушку ей на лицо, и она вцепилась в нее зубами и крикнула приглушенно. Гров почувствовал горячую влагу и ускорил движения.

Ингегерд, утомленная дневными заботами, спала очень крепко и ничего не слышала.

***

Боль в боку мучила Гостемила полночи, ослабла ближе к рассвету. Сон, который сразу начал ему сниться, отличался от обычных снов строгой последовательностью и совершенно реальной логикой событий. Вот мститель обматывает тряпкой железный крюк. Стена – три человеческих роста. Крюк падает на стену, удерживается и укрепляется веревкой. Мститель взлетает по веревке на кромку и поворачивает голову к реке. На востоке начинает бледнеть ночное небо. Гостемил видит мстителя, видит сосредоточенные черты лица, сдвинутые густые черные брови.

Крюк отделяется от стены, мститель спрыгивает вниз. Собак на территории детинца нет – все погибли в бою. Гостемила слегка смешит эта мысль, несмотря на то, что собак ему жалко. Мститель перемещается к стене терема. На крыльце у входа дремлют два ратника. Два взмаха ножом – и теперь ратники спят вечным сном. Гридница. Мраморная гостиная. Лестница, освещенная одиноким контрольным факелом на стене. Мститель беззвучно взбегает на второй уровень. Спальни – княжны-подростка, куда мститель наверняка вернется ближе к концу предприятия, княжны-женщины, наследника, княгини, князя. Мститель наваливается плечом на дверь и концом лезвия сдвигает засов. Засов глупый, декоративный, ибо никто не позволяет себе входить к князю против его воли. Мститель сбрасывает на пол сленгкаппу, нащупывает за спиной рукоять сверда, вытаскивает сверд из петли. И проскальзывает в спальню, освещенную рассветными лучами. Гостемилу интересно, что будет дальше.

Бесшумно приблизившись к ложу, держа сверд наизготовку, мститель прислушивается – не было ли погони? Не следит ли за ним кто-нибудь? И вспрыгивает на ложе.

В ложе никого нет.

Мститель смотрит в сторону и обнаруживает еще одну дверь, узкую – в умывальную. Спрыгнув с ложа, он направляется к ней.

– Там тоже никого нет, – раздается знакомый Гостемилу голос. – Князя вообще нет в городе. Тебе от этом не сказали?

– Где он?

– Я не уполномочен сообщать об этом первому встречному. Вот если бы у тебя была грамота от какого-нибудь высокопоставленного человека, тогда, может быть, и сказал бы, – говорит Хелье.

– Мне не до шуток, Хелье. Говори, где князь.

– Ты меня знаешь? Я польщен, Насиб. Как видишь, и я тебя знаю.

– Где князь?

– Это праздное любопытство, Насиб. Твоя миссия окончена.

Насиб делает шаг вперед. Хелье поводит свердом из стороны в сторону. Гостемилу хочется предупредить друга о двух ножах за голенищами Насиба, но он не может сказать ни слова, и Хелье его не видит.