По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

ручей мимо Соборного холма и, выйдя на Хауптштрассе, увидел идущих с утренней воскресной службы смолян и среди них пожилых Мушкетовых.

58

Крупный лысый Виталий Ильич, больше похожий на чиновника-пенсионера, чем на живописца, величественно кивал Илье в светлой рубашке, темных штанах, сапогах, поблескивающему круглыми стеклами очков. И у самого Виталия Ильича на крупном носу оказалось пенсе после того, как о появлении из проулка Ильи ему сказала супруга. На Наталье Михайловне было дымчатое платье с неяркими розами, вишневого цвета туфли и легкий розовый платок на голове, на согнутом локте висела черная сумочка.

Они поздоровались. Виталий Ильич степенно подал молодому человеку руку.

– Вы, Ильюша, как всегда, спозаранку предаетесь этой вашей страсти, – говорила с улыбкой Наталья Михайловна.

– Рыба или молитва? – вопрошал Виталий Ильич сурово.

Илья пожимал плечами.

– Ну, Виташа, все же это что-то вроде художества, – пришла на помощь Илье женщина, прищуривая бледно-синие глаза. – Встать на заре, совершать весь этот ритуал с выбором места, с подкармливанием, встречать солнце.

– И выгодное, как я смотрю, художество, – отозвался ворчливо Виталий Ильич, кивая на небольшой холщовый мешок в руке Ильи.

И тот не утерпел и, запуская руку в мешок, принялся показывать свой улов.

Светлые серые глаза Виталия Ильича хищно поблескивали, то есть и не глаза, а стекла пенсне. И это был взгляд не едока, а художника. Вот проходившая мимо старушка в черном платке и плотной кофте, в черной юбке с тонкой какой-то прозрачной девочкой воззрилась на жирных голавлей с понятной жадностью. И так же посмотрела эта девочка в чистом застиранном и уже бесцветном платьице, в грубых темных башмаках с чужой ноги. У Ильи мелькнула мысль при взгляде на эти башмаки, что таскать их невероятно трудно, уж лучше босиком… Но, видно, бабка заставила напялить для воскресной службы.

– Доброе воскресенье, – проговорила бабка, мелко крестясь на рыбину в руках Ильи.

Подчиняясь какому-то внезапному чувству, наитию, Илья протянул ей голавля.

– Возьмите.

Бабка быстро взглянула ему в глаза, точнее – в стекла очков, мгновенье мешкала, но тут же засуетилась, полезла в карманы своей кофты, да ничего там, кроме замусоленного носового платка не нашла.

– Ах ти, мне Господи-Боже, – забормотала она, – экая проруха, во что б завернуть-то…

И тут девочка сняла выцветший когда-то синий платок и подставила его под голавля.

– Ох ти, мне! – вскричала бабка, останавливая Илью. – Только не кладите!.. Я так возьму. – Она сурово взглянула на девочку. – Мыла не напасешься с тобой.

Илья положил рыбину в протянутые сухие руки старухи.

– Одной-то, наверное, будет мало, – подал голос Виталий Ильич.

– Конечно, – отозвался Илья, уже вынимая второго голавля и отдавая его девочке.

Та взяла рыбину осторожно, но без всякой брезгливости.

– Да благодари же дяденьку! – потребовала старуха, с любопытством взглядывая прямо Илье в лицо.

– Спасибо, – проговорила девочка.

– Дай Бог здоровья, – сказала бабка.

И они пошли дальше с девочкой, на улочку Красный ручей, Ротен бах… Бах.

Мушкетовы провожали их взглядами.

– Ну, а это вам, – проговорил Илья, отдавая Наталье Михайловне мешок.

– Ой, Ильюша! – воскликнула женщина. – Прямо… прямо подарки… какие-то… – Она подбирала определение.

– …евангельские, – подсказал Виталий Ильич.

– Да, – согласилась, сияя глазами, Наталья Михайловна.

Она осторожно взяла мешок.

– Но обещайте, что к обеду придете на уху?

Илья растерялся.

– Придет, куда денется, – властно ответил за него Виталий Ильич.

– Спасибо, – отозвался Илья смущенно.

Ему всего лишь раз приходилось бывать у Мушкетова, мэтра смоленских художников, живописца древностей смоленских, его улочек, крепости, его истории. Глеб Смядынский Мушкетова боготворит. Он, кстати, тоже пребывал в оккупированном Смоленске. Будучи призванным в армию, попал в плен под Ельней и оттуда уже был пригнан в Смоленский лагерь при Нарвских казармах. Выручил его Мушкетов через Меньшагина. Теперь Смядынский большей частью сидел дома. Лагерь подорвал его и без того хлипкое здоровье, и он все хворал, на улицу если и выходил, то с тросточкой, как старичок. Он и похож был на старичка с длинным носом, тонкой шеей, морщинистым лицом, выпавшими зубами. Только глаза молодо синели порой. Глеб писал разгромленный Смоленск, но военные приметы на его картинах отсутствовали, ни солдат, ни флагов со свастикой, ни явных следов от взрывов и пожаров. Это был какой-то зачарованный злыми силами город с одинокими фигурками людей, собак, с редкими птицами. Что произошло, сразу и не скажешь, если не знать, если не быть свидетелем. И эти картины вселяли в зрителя ужас предчувствия встречи с тем, кто превратил город в полумертвые руины.

Виталий Ильич кашлянул в кулак, обеспокоенно оглядываясь.

– И позовите Глеба…

Рядом с улицей Хауптштрассе раздавался ярый лай собак, слышны были голоса. Там, откуда доносились эти звуки, был ров, до войны застроенный, как и все рвы и горы Смоленска, частными домами, выгоревшими сейчас почти напрочь. Горами здесь именовали высокие мысы между двумя сходящимися оврагами. Овраги вели к Днепру, по ним протекали ручьи: Красный, Зеленый, Чурилов, Рачевский, Смолигов… Вот из оврага со Смолиговым ручьем и доносились эти звуки. Там проходила улица Резницкая, переименованная потом в улицу Парижской коммуны. У немцев – Шляхтенштрассе, что исторически вернее Парижской коммуны. Когда-то эту самую древнюю улицу называли Родницкой из-за родников, но после осады и взятия города поляками переименовали в Резницкую. Через триста тридцать лет она снова стала Резницкой… Октябрьской ночью прошлого года здесь гнали военнопленных и учинили расстрел. Говорили, что охранники сами спровоцировали пленных, заставили их разбегаться… Трупы убирали не один день. Хоронили в этом овраге.

Виталий Ильич, хмурясь, посмотрел на Илью, снял пенсне, словно отказываясь все ясно видеть.

Кто-то из шедших из собора уже переходил дорогу и, приближаясь к краю улицы, робко заглядывал вниз. Впрочем, таких было немного. Остальные спешили уйти вверх по Хауптштрассе.

– Что же мы… – пробормотала Наталья Михайловна, тревожно взглядывая на мужа, потом переводя глаза на Илью.

– Да, пойдемте, – сказал решительно Виталий Ильич, но вид его при этом был растерянный. – Пойдемте, – повторил он и первый пошел вверх.

И они зашагали по бывшей Большой Советской, а когда-то Благовещенской, проложенной по указу Петра. Петр бывал в Смоленске, опасаясь шведского нашествия, отдавал различные распоряжения по оборонительным работам. В одной из башен крепости находился его походный архив – в Авраамиевской башне. Архив то ли украли, то ли просто сожгли французы. Все-таки Смоленск никогда не видал врага с востока, но только – с запада. Здесь проходит тектонический разлом между Западом и Россией…

Виталий Ильич и Наталья Михайловна шли так быстро вверх, что задыхались. Илья шагал легко. Он пока взял у женщины мешок