Горы дышат огнем - Веселин Андреев

— Эй, слушайте самое главное! «Чины и чиновники дирекции полиции также вносят свою лепту в дело помощи бедным. Они собрали и внесли в фонд зимней помощи 17 тысяч левов...»

Сначала мы буквально онемели, потом заговорили, перебивая друг друга: «Что это? Дирекция живодерни становится благотворительным обществом?» — «Семнадцать тысяч? А за одну мою голову обещают пятьдесят тысяч?» — «Больше не читай, противно!..»

Мы не знали тогда записи, сделанной Филовым в своем дневнике: «Пока не кончится воздушная тревога, мы решили играть в бридж... Чтобы было интереснее, ставки в игре можно делать в пользу пострадавших от бомбардировки...»

Пусть жители Софии вспомнят, каково им тогда приходилось...

Коце принес письмо от Веры.

«Я очень рада, что могу тебе написать и послать давно уже приготовленные вещи. Посылаю тебе башлык и рукавицы, брюки гольф, пошитые из старого дядиного пальто...»

Этот башлык греет замечательно, потому что он из чистой мягкой шерсти. И все же это — женская вещь, и я подарю его Пенко.

«Когда я получаю от тебя письмо, настроение у меня несколько дней отличное. Я ждала тебя к 8 декабря целый день, целый вечер. Никуда не выходила, все время думала о тебе».

Это — студенческий праздник, но это и наш с Верой день. Три года назад ночью перед Народным собранием обжигающий кнут располосовал мне голову, но я стерпел и подставил спину, чтобы прикрыть Веру. Благословенный бой! После него я набрался храбрости сказать ей...

«Знаешь, я кое-что придумала. Если ты не можешь прийти ко мне, почему бы мне не отправиться к тебе? Я говорила с тем, кто знает тебя. Я могла бы отправиться к нему в гости, если ты пригласишь меня на неделю. На более продолжительный срок я вряд ли получу разрешение. Думал ли ты о такой возможности? Если это получится, я буду рада. Как я хочу видеть тебя!»

А я?.. Но разве Райна (так мы называем Атанаса Райнова, врача в Челопече) не рассказал, что там происходит? И никто меня не отпустит, не станет рисковать целой четой.

«Пока все у меня хорошо. Бабушка сегодня утром уезжает к своему зятю, потому что боится бомбежек. Я остаюсь одна».

Боже, написала бы она это сразу! Я читал, а сам не мог избавиться от одной мысли: жива ли она? А может, от нее осталось только это письмо, написанное неизвестно когда?

— Ты не знаешь, уцелел квартал между улицей Графа Игнатьева и Зоологической? — спросил я Коце и услышал в ответ:

— Там остался один пепел!

Но Вера жива, она — у тети Славки Пушкаровой...

Наверное, не только необходимость иметь свою песню, но и присущее человеку стремление что-то оставить на память о себе породили эту идею. Этой идеей вскоре загорелись все: у отряда должен быть свой марш! На общем собрании решили, каков будет этот марш по содержанию: он должен стать программой нашей борьбы во имя будущего. Марш-манифест. Марш-призыв. Поскольку композитора у нас не было, мы решили использовать мелодию нашей любимой песни «По долинам и по взгорьям».

Запланировали создать марш к двадцатой годовщине со дня смерти Ленина. Караджа обеспечивал творческую атмосферу и время от времени кричал по-русски на манер чапаевского Петьки:

— Тише! Товарищ Поэт пишет!

Товарищ Поэт был в трех лицах — Велко, Колка и я.

В назначенный день и час мы передали свои тексты, написанные одинаковым печатным шрифтом — полная гарантия анонимности!

Наше жюри — Мильо, Орлин и Стефчо — заседало до изнеможения. В конце концов председатель обнародовал избранный вариант. Я узнал свои стихи, только две строчки они взяли у Колки (потом я заменил их своими).

Жюри явно переоценило свои материальные возможности. В качестве награды оно обещало отбивную. А где же отбивная? Мы втроем получили по нескольку кусочков сахару. Ничего! Было и так очень хорошо...

Мы жили среди природы и остро чувствовали ее. Она стала частью нас. Мы безбожно ругали камни, усеявшие горные склоны, пронизывающие ветры и кручи, выматывавшие нас, но лежали притихшие, в сладком молчании, любуясь красивым закатом. Мы познавали природу и улавливали каждое ее изменение. Мы беседовали с ней.

Лес всегда полон жизни и голосов, даже когда его заполняет безмятежная тишина. Он таит в себе все земные звуки — от выразительного молчания до бурелома...

Шум реки Выртопы походит на человеческую речь: она звучит то заговорщически, то ласково. Для ветра каждое дерево — волшебная гитара. Кажется, грохнул выстрел, но это лед разорвал засохший ствол. Трудно отличить крик совы от человеческого голоса. Дятел долго вводил в заблуждение городских парней: эхо его постукиваний они принимали за пулеметную стрельбу.

...Ночью буки стояли, как огромные, нахохлившиеся белые птицы, дремавшие на одной ноге. Тонкие деревца образовывали живописные арки. Даже низкий густой кустарник затих в искрящемся снегу, и каждая его ветка казалась волшебной. А накануне вечером все было черным и грязным.

Нечто невыразимое. А я еще пытался это описать. В землянке было совсем темно, но я видел, как Матейчо оперся подбородком на колени, а Пенко сделал такой жест рукой, будто отгонял духоту или кошмарный сон. Кто-то бормотал во сне, и я совсем затих: уж не я ли разбудил спящего? Полотнища опущены, воздух сперт, но у меня нет другого времени для стихов, да и быстро высыпаешься в Балканах.

Я сижу на буковом чурбане, смотрю на темные балки, а вижу волшебный снежный лес. Стихи складываю в уме, а потом записываю при свете, падающем из печки. Зачем переводить керосин и будить товарищей светом лампы? Для меня достаточно и такого освещения. Вообще-то достаточно даже самого маленького огонька, если тебе есть что сказать и свет озаряет тебя изнутри...

Я был где-то очень далеко, в полном одиночестве. В прекраснейшем одиночестве. И в то же время я видел своих товарищей в детской искренности их сна. Я видел тех, для кого писал — одновременно и читателей, и героев.

В тетрадке появляются «Гайдуцкие ночи», «Зимние сказки», «На Вежене», «Девичья песня».

У меня было где печататься! В нашей газете «Повстанец», выходившей без цензуры!

В сущности, это был журнал — тетрадка в двадцать листов. Редакционная коллегия: Велко, Стефчо, Мильо, Колка и я (ответственный редактор). Мне пришлось стать и печатником. Острым химическим карандашом выписывал я букву за буквой — два столбца печатным шрифтом. Это было не таким уж легким делом. Но как не трудиться с радостью, если тебе нужно заступать на пост, а Брайко берет свою винтовку?