Двери в полночь - Дина Оттом

Во второй раз, когда он уже собирался уходить, Изабель вдруг отложила Стендаля, которого читала, и некоторое время задумчиво смотрела в пустоту. Потом встала, медленно прошла по комнате и подошла к окну. В городе уже спустилась ночь, и оранжевый свет фонарей подсвечивал ее лицо. Изабель подняла руку и медленно, как прилежная ученица, вывела пальцем на стекле: «Oscar». Больше он не сомневался.

Иногда мне казалось, что я чувствую, как утекает время. Как будто забыла, что опаздываю на поезд, и вот мироздание пытается мне напомнить об этом, отсчитывает секунды — а я стою и не замечаю.

Жизнь казалась странной. Еще недавно в ней была радость и боль, но она была мне нужной. Сейчас я просто считала время от смены до смены, заполняя пустоту Марком, и думала, сколько нам осталось — жить, ждать нападения. Ожидание изматывало.

Марк развелся. Не знаю, во мне ли была причина, но однажды он просто показал мне штамп в паспорте, где казенными синими чернилами было написано, что брак с гражданкой такой-то расторгнут. Я пожала плечами — безразличие вообще давно стало моим любимым развлечением.

Власть опьяняет. Какой бы она ни была. Власть над человеком — особенно. За все то, что не получала от Шефа, я отыгрывалась на Марке. Было ли мне стыдно? Наверное. В последние дни стерлось всякое понятие границ хорошего и плохого. Глядя, как он плачет в уголке от того, что я ухожу среди ночи, я не могла отделаться от мысли, насколько отвратительна сама должна быть для Шефа. Наш невольный треугольник складывался в идеальную пропорцию. Я смотрела на Марка, а видела себя — сжавшейся на скамейке, бегущей через толпу, льнущей к каждому прикосновению. Отвращение затопляло все внутри и помогало продержаться еще день. Еще два.

А вот ночами меня ломало. Я давно уж перестала показываться на работе в вызывающем виде — если я что-то и поняла про Институт, так это то, что система слежки и разведки устроена у них на должном уровне. Думаю, они знали даже, за казаков или за разбойников играл Марк в детстве. Мы с Шефом виделись все реже, все меньше говорили — и с каждым днем все острее я чувствовала свою бессмысленность, все тусклее становился мир вокруг, и все яростнее я срывалась на Марке. Он теперь жил в небольшой комнатке в коммуналке, оставшейся ему от отца, и соседи порой косились на меня, когда я появлялась или уходила среди ночи. Но чаще я засыпала рядом с ним, свернувшись в комок что было сил, чтобы превратиться в точку, и представляла, что за спиной лежит не обычный человек, а всемогущий Шеф стережет мои кошмары. Прошлое казалось прекрасной сказкой, и, когда никто не видел, я беззвучно плакала, ругая себя за то, что не ценила ее, когда Он был рядом…

20

— Ты останешься? — Марк потянулся ко мне через диван, пытаясь погладить пальцами плечо, но я увернулась, заворачиваясь в простыню.

Обычный вопрос полоснул, прозвучав иначе. Я знала, что он спрашивает о нынешней ночи, но мне надо было что-то решать. Все чаще я приезжала к нему, просто чтобы не засыпать одной. Я не знала, сколько времени нам осталось до встречи с Домиником, но мне не хотелось проводить его в одиночестве.

— Да, — я посмотрела в темноту за окном, — я останусь.

Марк хотел что-то сказать, но я отмахнулась и, накинув рубашку и джинсы, ушла на кухню курить.

Это была самая обычная кухня, с большим столом, на котором стояла псевдохрустальная пепельница, с консервной банкой из-под кофе, поставленной рядом, с клеенкой на столешнице и следами захвата тараканами территории. Старая, витая проводка змеилась по крашенным зеленой масляной краской стенам, являя собой кошмар любого пожарного инспектора. Под высоким — пятиметровым, не меньше, — потолком свисала лампочка в уродливом советском абажуре, пыжащаяся осветить все немаленькое помещение.

Я щелкнула выключателем и привычно опустилась на стул у стола, на ходу выбивая из пачки сигарету. Прикурила от спрятанных за кофейной банкой спичек, несколько раз чиркнув об истертый бок.

Сказать, что мне нравилось тут, будет неправильным. Просто, заходя сюда, я словно попадала в прошлое. Эта клеенка напоминала скатерть у нас с мамой дома, эта лампа — нашу лампочку в коридоре, которую мы каждый день собирались переодеть в какой-нибудь более приличный вид, но так и не собрались. Все здесь заставляло меня помнить, что еще недавно, всего каких-нибудь лет пять назад, я думать не думала ни о вампирах, ни об оборотнях. Здесь я так сильно чувствовала себя человеком, что как-то даже специально превратилась и покарябала когтем в стене глубокую царапину — чтобы помнить, что я это могу.

Я привычно провела пальцем по перекрестью линий на клеенке, привычно же попыталась отскрести с нее какое-то старое, засохшее пятно, которое не давалось мне уже который день. Купить бы нормальное чистящее средство, да руки все не доходят…

Может быть, зря я отказалась ехать со Всполохом? Может, надо было согласиться, а не рвать на себе тельняшку патриотизма? Ну что с меня толку? Брошусь вперед — погибну в ближайшие минут десять. Останусь в тылу — стану только обузой. С другой стороны, от Доминика снова ни слуху ни духу. Похоже, он решил брать нас измором нервной системы, заставляя ждать атаки каждый день и пропадая, как будто ничего и не было. Рано или поздно это должно измотать всех. Может, пока он снова решит напасть, я успею прожить обычную человеческую жизнь с Марком — пятьдесят лет не сыграют для меня большой роли…

Положив руки на стол, я опустила на них голову, вся скрутилась в узел, чтобы закрыться от этого мира, и тихо, беззвучно расплакалась. Боги, я планирую жизнь с Марком, который мне противен, и думаю, чем оттереть пятно с клеенки! Все то, от чего я так панически бежала в самом начале работы в Институте, снова нашло меня и впилось в мозг. Кто бы мог подумать! Все это казалось таким отвратительным, что я готова была выпрыгнуть в окно, лишь бы отсюда сбежать! Но вся моя другая жизнь вертелась вокруг Шефа, которого больше в ней не было. А ходить мимо его кабинета каждый день, встречать в коридорах Айджес с ее самодовольной улыбкой, слышать, как кто-то произносит его имя, — было невыносимо. Да, я сохраняла ясность мысли, не нуждалась в его разрешении на каждый шаг и даже смогла общаться с другим мужчиной. Но одна мысль о нем, одно короткое, обжигающее, как глоток виски, воспоминание — и мне хочется умереть, лишь бы не возвращаться в мир, где он просто мужчина, работающий на том же этаже, что и я. Пусть бы он ругался на меня, пусть издевался — но только был! Только бы не как сейчас!

Мир был настолько невыносимым местом, что, если бы кто-то сказал, что я умру через секунду, я бы только подставила горло…