Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

и его ассистент Ходукин, – оба давно разоблаченные со всех точек зрения: морально, уголовно, политически[100]. Затем: Гуревич и Абрамович. Этих Вы обоих четко представляете. Кстати, посмотрите последний номер альманаха «Новая Сибирь» (кажется, № 22), – там есть статья Ольхона о Гуревиче[101]. К сожалению, недостаточно четкая, но порой очень меткая.

Затем «враги новой формации»: Сидельников, Ширяева, Лапицкий, Леонтьев и «протчие». Эти еще только начали саморазоблачаться и разоблачать друг друга. <…>

И с другой стороны, могу гордиться своими друзьями. Среди моих друзей нет ни одного человека, чей моральный облик был бы тускл или нечист. Один только мой любимый и милый друг, кому пишется это письмо, чего сто́ит! <…>

Нет, правда! На друзей мне везло. Меня любили и ценили честнейшие и чистейшие люди, – многих из них нет уже, – и когда-нибудь я расскажу Вам о некоторых моих друзьях. Кое-кого из близких мне лиц Вы и сами знаете. А сейчас я особенно люблю москвичей, милых, дорогих моему сердцу москвичей.

О москвичах говорилось выше. Перечислим – для полноты – тех ленинградцев, чье участливое внимание помогло М. К. пережить катастрофу 1949 г.: С. М. и П. Н. Берковы, Б. Я. Бухштаб, Н. А. и В. М. Жирмунские, С. А. Рейсер, М. Л. и И. М. Тронские. И, разумеется, И. Я. Айзеншток и А. Л. Дымшиц.

Особо следует сказать о М. П. Алексееве. Занимавший после войны прочные позиции в ленинградском научном мире, дважды декан филфака (в 1945–1947 и 1950–1953 гг.), зам. директора Пушкинского Дома (1950–1963), Михаил Павлович не позволил себе в те годы ни одного упрека в отношении своего старинного друга. В 1949–1954 гг. они, как и прежде, встречаются, обсуждают насущные темы. Однако их некогда дружеские отношения постепенно утрачивают прежнюю теплоту. В письме к Ю. Г. Оксману от 27 марта 1954 г., рассказывая о М. П. Алексееве, М. К. упрекает его «в полном безразличии, в полном равнодушии»[102]. Справедлив ли этот отзыв или же в нем сказалась болезненная в те годы обида М. К. на поведение некоторых его друзей и знакомых, – не беремся судить.

Отдельная группа – ученики и питомцы М. К. (в Ленинграде и других городах), готовые в тот нелегкий период оказать своему учителю посильную поддержку: Е. В. Баранникова, В. С. Бахтин, Е. Б. Вирсаладзе, Л. А. Лебедева, Д. М. Молдавский, О. Т. Сазонова, Б. Н. Путилов, Л. В. Черных, К. В. Чистов…

Появляются в его жизни и новые лица. Среди них – известный этнограф, сибиревед, библиофил, общественный деятель М. А. Сергеев, одногодок М. К. Они познакомились еще в 1930‑е гг., но приятельские отношение между ними устанавливаются лишь в начале 1950‑х гг. Обоих сближала не только сибирская тема, но и свойственная обоим энциклопедическая широта знаний[103]. Михаил Алексеевич открыто сочувствовал М. К. и стремился поддержать его морально. В 1950–1954 гг. они интенсивно обмениваются письмами (М. А. Сергеев проводил значительную часть года в своем доме в деревне Бурга Новгородской области)[104].

Конечно, и за пределами этого московско-ленинградского круга было немало людей, искренне переживавших за М. К. и в 1949 г., и позднее. Так, постоянное дружеское внимание проявляют в 1950‑е гг. саратовцы во главе с Ю. Г. Оксманом. И, конечно, многочисленные ученики и коллеги в разных городах Сибири.

«…Его драму, – вспоминает Антонина Малютина, – я пережила как свою собственную, настолько близким сделался этот редкой душевной красоты человек. И до сих пор воспоминание о незаслуженных этим ученым-патриотом гонениях щемящей болью отзывается в сердце»[105].

Глава XXXVIII. На пенсии

Ситуация, сложившаяся к осени 1949 г., была воистину драматической. Изгнание из университета и Академии наук, диффамация в печати и, как следствие, невозможность публиковаться лишали М. К. источников существования. Что дальше?

В течение 1949 г. М. К. оформляет себе новый социальный статус – пенсионер. Хлопоты начались еще в начале 1949 г.; весной он прошел медицинскую комиссию, признавшую его инвалидом второй группы пожизненно (причина – «общее заболевание»). С 18 мая 1949 г. М. К. назначается пенсия по старости – 160 рублей ежемесячно (ранее, до увольнения, его средний месячный заработок составлял 6000 рублей).

Существовать на такую нищенскую пенсию семья, естественно, не могла.

Но произошло неожиданное. 28 сентября 1949 г. Совет министров СССР принимает постановление «О пенсионном обеспечении работников науки», согласно которому кандидаты и доктора наук (а также члены-корреспонденты и академики), достигшие 60-летнего возраста, получают право на повышенную пенсию (профессорам и докторам наук полагалось – при соответствующем трудовом стаже – 1600 рублей ежемесячно). Для семьи, вынужденной держать домработницу и нуждавшейся в ежегодном летнем отдыхе, эта сумма была явно недостаточной, тем более что М. К. в течение многих лет поддерживал иркутских родственников… И все же академическая пенсия покрывала – хотя и минимально – основные, жизненно необходимые траты и при этом гарантировала ежемесячный доход. Остальное М. К. рассчитывал компенсировать иными путями, в частности литературным заработком. А на ближайшее время – продажей книг из личной библиотеки.

Первое, с чем М. К. поспешил расстаться, был раздел по истории культуры Сибири. «Я недавно „загнал“ две трети своей Sibirik’и, – с грустью признавался он А. Н. Турунову 2 октября 1949 г. – Ни к чему мне она, хотя, признаться, многих книг было жалковато, особенно книг по истории Иркутска: у меня были и обе летописи[1], и книги Сукачева[2] и пр.»[3].

Об этой утрате М. К. сообщил и Г. Ф. Кунгурову (12 ноября 1949 г.):

…скажу Вам по правде и по секрету, Сибирью я занимаюсь все меньше и меньше – и даже всю свою Sibirik’у (ну, точней, почти всю) продал. <…> Продал и весь свой богатый подбор книг по истории Иркутска. Осталось у меня из «Сибирики» лишь несколько классических трудов (вроде Ядринцева[4]) да книги и статьи о сибирском фольклоре – ну и, конечно, книги моих друзей и учеников, имеющие посвятительный автограф. Так что уже не реализовать никогда второй выпуск «Очерков лит-ры и культуры…»[5]

Можно предположить, что позднее М. К. не раз пожалел о том, что поспешил расстаться со своей «Sibirik’ой». Уже через месяц, 14 декабря 1950 г., он предлагает Кунгурову, тесно сотрудничавшему с Иркутским областным издательством, составить – к 125-летию декабристского восстания – сборник «Сибирь в стихах и художественной прозе декабристов», а 27 декабря посылает ему краткий проспект будущей книги[6]. Идеи и предложения