Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

фольклористики на современном этапе»). Вопрос об издании восьмого тома подробно обсуждался на заседании ученого совета 13 сентября 1949 г. – в связи с новой рецензией, написанной А. Д. Соймоновым[77]. Тем не менее сборник так и не увидел света. По той же причине прекратилась работа над томами «Русского фольклора» и девятым томом «Советского фольклора».

В августе 1949 г., находясь на отдыхе в Дзинтари, М. К. узнает об аресте Г. А. Гуковского. Одновременно по ленинградскому адресу поступило письмо из Москвы, в котором «…„учтиво, с ясностью холодной“, – иронизировал М. К. в письме к Гудзию, – сообщалось, что М<инистерст>во, ознакомившись с материалами, не считает возможным пересматривать свое решение, выраженное в приказе от 26 мая. Подписано: Михайлов»[78]. Таким был официальный ответ на «записку» М. К., поданную 29 июня «на личном приеме» в Министерстве высшего образования.

Комментируя в этом письме к Гудзию (14 августа) сложившуюся ситуацию, М. К. дает волю чувствам:

Конечно, я хорошо понимаю, что мое возвращение в ЛГУ означало бы пощечину деканату, – но мне-то какое дело до этого? Удастся ли, вообще, прорубить эту стену и что я должен для этого сделать и как, – не знаю точно. Пора уж бы за настоящую работу сесть – а не терять так понапрасну время на борьбу и писания разных опровержений против измышлений разных негодяев.

Неважно обстоит дело и с ИРЛИ. Вероятно, Вы кое-что знаете уже из разговоров с С. А. Рейссером и М. Л. Тронской. Из намеков А. И. Перепеч (парторг ИРЛИ), отдыхавшей одновременно с ними в санатории, они поняли, что Бельчиков будет противиться моему возвращению в Ин<ститу>т и, во всяком случае – это я уже от себя добавляю – создаст невыносимые условия для меня.

Когда пораздумаешь обо всем, поневоле приходишь в мрачное состояние духа. Меня буквально изгоняют из науки. Чичеров включает в план Отдела фольклора И<нститута> Э<тнографии> коллективную работу по истории фольклористики, а сам пишет «Фольклористика XVIII в.», зная хорошо, что все мной уже сделано и выполнено. Главу же о XVIII веке он хорошо знает в моей редакции, ибо слышал мои лекции. Теперь мне понятно, почему он всюду, где можно, старается «нейтрализовать» меня: он возражал против моего участия в готовящемся учебнике[79]; он снимает мое имя изо всех статей по фольклору, к<ото>рые присылаются в «Сов<етскую> Этнографию»; он же был сочувственным консультантом у Бельчикова «по моему делу», заняв позицию в этом вопросе, прямо противоположную той, к<ото>рую, например, занимал и занимает Богомолов[80]. Это уже можно сказать, «борьба за рынки» в прямом смысле этого слова. Однажды он зарезал мою статью для «Сов<етской> Этнографии», выставив совершенно нелепые причины. Полагаю, что и в casus’e со статьей Гильфердинга он сыграл некую роль, ибо Б<ельчиков> ссылался на мнение каких-то московских фольклористов. А помните, что он говорил Вам?

Да ну их к…! Только ведь тяжело, что на 7‑м десятке жизни, перед ее концом, очутился в таком положении. Как невольно об этом подумаешь, кипит негодование и навертываются слезы. <…>

Конечно, мне могут предложить место где-нибудь в библиотеке, но я не могу работать по восемь часов. Я могу работать только в тех условиях, к<ото>рые обычны для всех нас, для всех людей нашего типа и особенно возраста, и особенно при такой болезни. В своем кабинете и то я могу работать в день максимум четыре часа с перерывами, т. е. четыре часа писать. А сидеть в учреждении для меня немыслимо. Да и, наконец, хочется – да и должен я это сделать, – завершить свой жизненный путь, закончив свою работу.

Простите, дорогой Николай Калинникович[81], что я своими «ламентациями» навеваю на Вас тоску и порчу отдых. Невольно все это вырвалось[82].

Разоблачение «космополитов», точнее, травля профессоров ленинградского филфака, продолжались до осени 1949 г. Мощный удар по всей «четверке» (с добавлением Л. Гинзбург, Ц. Вольпе и др.) был нанесен в июле 1949 г. статьей Ф. Абрамова и Н. Лебедева «В борьбе за чистоту марксистско-ленинского литературоведения»[83]. Прочитав статью, В. Ю. Крупянская возмущалась (письмо к М. К. от 25 сентября 1949 г.):

Авторы или не потрудились, или (что вернее) сознательно не захотели посмотреть Ваши работы, а ограничились статьей Сидельникова[84], на уровне которой это и написано, даже с теми же фактическими ошибками (Ар<ина> Род<ионовна> или бр<атья> Гримм). Полное игнорирование всех работ о революционных демократах, хотя Вы впервые затронули эти вопросы в статье 1948 г.[85] Одним словом, совершенно отвратительно по своей беспардонности. Я уж не говорю о том, что все мысли искажены. Это просто невозможно терпеть (64–5; 25 об. – 26).

В августе и сентябре последовали статьи А. М. Докусова и Б. В. Папковского, «добивавшие» Б. М. Эйхенбаума[86].

Один из последних отголосков весенней кампании прозвучал в сентябре. Затронув в одной из своих «директивных» статей серию «Библиотека поэта», Фадеев посетовал, что в нее включены «реакционные поэты давнего и недавнего прошлого, даже Иннокентий Анненский, даже Андрей Белый»[87]. Вероятно, к «реакционным» он причислил также Лермонтова и Языкова, поскольку, развивая свой тезис, генеральный секретарь и председатель правления Союза писателей продолжал:

С реакционных позиций единого потока, с ветхих формалистических позиций рассматривают в «Библиотеке поэта» русскую поэзию Б. Эйхенбаум, М. Азадовский. Теми же реакционными чертами отличаются предисловия Ц. Вольпе к стихотворениям А. Белого[88], Н. Степанова – к стихотворениям В. Хлебникова[89] – поэтов, которых совсем не следовало включать в «Библиотеку»[90].

Эта же статья появилась одновременно и в «Литературной газете». При этом, как бы в дополнение к ней, на той же газетной странице была напечатана статья А. Г. Дементьева, который счел нужным проиллюстрировать выпады Фадеева конкретным примером:

В вышедшем не так давно сборнике стихотворений Языкова составитель М. Азадовский поместил истерически-реакционный пасквиль поэта «К ненашим», направленный, как известно, против Белинского, Герцена, Грановского, Чаадаева и представляющий, по справедливому мнению многих современников, стихотворный донос. Это ли не яркое свидетельство буржуазной беспартийности и академического вегетерианства![91]

Нападки на М. К. не обошли стороной и Сибирь; там особенно усердствовал А. В. Гуревич. Г. Ф. Кунгуров рассказывал 1 ноября 1949 г.:

На конференции в Новосибирске пасквилянт, фольклорист-фальсификатор Гуревич (к великому сожалению, Ваш ученик) выступил с глупейшей речью[92]. Совершенно не по теме, ни к месту, ни к делу ополчился на