Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

Академик-секретарь

Отделения литературы и языка АН СССР

академик В. В. Виноградов[33].

В целом же общественная реабилитация М. К. состоялась. Будучи частичной, она все же коснулась той стороны его жизни, которая казалась ему тогда главной: возможности печататься и зарабатывать. Это произошло, как нам представляется, по совокупности обстоятельств. Обращения самого М. К. к руководителям Министерства высшего образования и Академии наук, двусмысленное решение Бюро Отделения литературы и языка в июне 1949 г., закулисное вмешательство Б. И. Богомолова и активные действия С. Ф. Баранова – все это, безусловно, сыграло свою роль. И наконец, главное, что помогло ученому сохраниться и остаться в науке, – смягчение борьбы с «космополитизмом», весьма ощутимое уже к концу 1949 г.

Весь последующий период жизни М. К. отмечен резким ухудшением здоровья: тяжелый сердечный недуг (стенокардия), другие заболевания, постоянные консультации с врачами, требующими соблюдать постельный режим… 1949 год не прошел бесследно.

Один из наиболее драматических моментов приходится на конец ноября 1950 г. Едва завершив работу над «Воспоминаниями Бестужевых», М. К. оказался в урологическом отделении Мечниковской больницы, где ему поначалу поставили неверный диагноз; состояние быстро ухудшалось и становилось угрожающим. Используя ленинградские связи, Л. В. предпринимает отчаянные усилия, чтобы спасти мужа. Ей удается договориться с И. Н. Шапиро[34], ведущим ленинградским урологом, и перевезти М. К., уже находившегося в бессознательном состоянии, в городскую больницу им. М. С. Урицкого. Здесь его срочно оперируют, а затем, спустя несколько месяцев, вторично.

Те две недели (конец ноября – начало декабря) были для Л. В. тягчайшим испытанием – битвой за спасение М. К. Опуская бытовые и медицинские подробности, можно сказать, что Л. В. удалось – по меркам того времени – добиться невозможного: перевезти мужа, оказавшегося на грани жизни и смерти, из одной ленинградской больницы в другую. Описывая М. К. Крельштейн обстоятельства той мучительной истории, она подытоживала 17 декабря:

…события были действительно таковы, что можно было потерять голову. Сейчас, когда я имею возможность окинуть все прошедшее ретроспективным взглядом, мне делается как-то жутко и просто невероятно, что в этой битве за жизнь Марка мне удалось одержать верх.

Хирурги сумели помочь М. К., поставили его на ноги. Сложнее пришлось кардиологам. После инфаркта, пережитого в Москве весной 1945 г., и сокрушительных событий 1949 г. он превратился в «тяжелого сердечника»: постоянно глотал таблетки, вынужден был ограничивать себя в повседневном быту, нуждался в длительном отдыхе. В течение долгого времени Л. В. пыталась найти врача, который мог бы курировать М. К. В конце концов для консультации был приглашен известный ленинградский кардиолог Моритц Эмильевич Мандельштам (1884–1957)[35], наложивший на М. К. целый ряд ограничений: меньше ходить пешком, не носить тяжелый портфель с книгами, не участвовать в публичных мероприятиях и т. д.

Однако М. К. не принадлежал к числу пациентов, неукоснительно соблюдающих врачебные предписания. Он тянулся к «общественности» и страдал от ее отсутствия. Правда, в 1951 г. после двух перенесенных операций участие в публичных мероприятиях становится для него затруднительным. Так, в январе 1951 г. он оставил без внимания такое, казалось бы, небезраличное для него событие, как вечер памяти Ю. М. Соколова в Москве (в Центральном доме литераторов)[36]. Впрочем, можно предположить, что, даже будучи в добром здравии, М. К. вряд ли отправился бы в Москву. Но уже в начале 1952 г., когда его приглашают выступить в качестве первого оппонента на защите кандидатской диссертации в Ленинградском библиотечном институте им. Н. К. Крупской (ныне – Санкт Петербургский государственный институт культуры), он охотно соглашается. Вероятно, ему казалось, что это первое (за три года) публичное выступление в крупном ленинградском вузе укрепит его позиции.

Защита состоялась 18 марта 1952 г. Диссертационное сочинение, представленное Н. Г. Чагиной[37], было озаглавлено «Журнал „Что делать?“ и его роль в развитии массовой рекомендательной библиографии» – тема, казалось бы, далекая от М. К.

6 апреля М. К. рассказывал об этом событии В. Ю. Крупянской:

Диссертация-то ведь уже прошла и, знаете, с большим блеском (не для диссертантки, а для одного из оппонентов <…>). Правда, очень хорошо все сошло. Во-первых, я говорил около часа – и ни разу не сдало сердце. Никаких спазмов, никаких задыханий и никаких нитроглицеринов! Во-вторых, я, кажется, говорил хорошо и весело. Все слушали очень внимательно, и потом я слышал довольно много восхищенных отзывов[38].

Посещал М. К. и писательские собрания, где его выступления не всегда проходили столь же благополучно, как на защите Чагиной. «На днях принимал участие в заседании одной из секций Союза писателей, – сообщал он 3 ноября 1952 г. историку А. И. Андрееву, – поговорил ровно 10 минут, и стало нехорошо. Пришлось принимать нитроглицерин»[39].

На волне событий 1949 г. М. К. особенно переживал крах своих многолетних усилий, связанных с «Историей русской фольклористики». Сознавая, что шансы на издание книги, во всяком случае ее важнейших глав, охватывающих XIX в., минимальны, М. К. пытается опубликовать разделы, посвященные XVIII в. Обратившись весной 1950 г. в Отдел языка и литературы Учпедгиза, он подает заявку на монографию под названием «Очерки русской фольклористики XVIII века» (предположительный объем – 12–15 листов). «Данная книга, – говорилось в заявке, – представляет собой опыт целостного охвата фольклористических интересов XVIII века, отраженных как в науке, так и в публицистике. <…> Основной тезис книги: русский фольклоризм XVIII века – явление вполне самобытное и оригинальное, сложившееся и развивавшееся в недрах собственного национально-литературного процесса. Характер и формы русского фольклоризма XVIII в. отражают те же формы классовой борьбы, которые определили собою весь характер развития литературы и общественной мысли этого столетия» (56–8). Изложение, указывалось в той же заявке, доведено автором до 1812 г., то есть рубежа в истории русского общественной мысли, ярко отразившейся в развитии фольклористических интересов и фольклористической мысли. Последние главы книги были посвящены первому десятилетию XIX в. («Дружеское литературное общество», «Вольное общество любителей российской словесности» и круг «радищевцев», деятельность профессора Харьковского университета Г. П. Успенского, преподавателя юридического факультета Московского университета профессора З. А. Горюшкина, школа А. С. Шишкова, воззрения на фольклор Н. М. Карамзина и пр.).

Книга была представлена в издательство, заявка рассмотрена, и осенью 1950 г. М. К. получил отказ. В официальном ответе, датированном 5 октября 1950 г., сообщалось, что издание книги было бы «очень полезно» для преподавателей вузов, аспирантов и т. д., однако в планах издательства значится учебник «Русский фольклор» под редакцией П. Г. Богатырева, а потому