В гору - Анна Оттовна Саксе

— Кузнеца, — догадался Озол.

— Откуда ты знаешь? Тебе это уже кто-нибудь рассказывал? — удивился Ян.

— Ты сам только что говорил.

— Ах, верно. Ну да, задержали кузнеца. Пришел рожь красть. А я думал, где он самогон берет?

— А о машине разузнали? — поинтересовался Озол.

— Как же. Сам признался. Шофер с МТС. Хотели везти зерно в город, спекулянтам продать. А этот кузнец ужасным человеком оказался, — продолжал рассказывать Ян. — Прежде у него в Мадлиене была своя механическая мастерская. Довольно богатый был. Поэтому и сволочь большая. Господин с почты тут же вспомнил, что о нем в газетах писали. В немецкое время на него работали русские пленные. Кормил, как собак, обглоданными костями. Сама мадам бросала им: «Нате, ешьте, русские свиньи!» Потом в Курземе удрал, там отрастил себе бороду, чтобы не узнали. В своих краях не смел показываться. На его счету еще всякие нехорошие дела — людей предавал.

— Значит, ты поймал опасного зверя! — радовался Озол.

Ян вытер пот, выступивший на лбу от волнения.

— Пойдем в дом, а то еще простынешь, — предложил Озол.

Они ушли, а Мирдза осталась одна с сердитой девушкой, которая сказала, что «индюк тоже думает».

Словно желая показать свое пренебрежение к Мирдзе, она, не промолвив больше ни слова, пошла к бывшему господскому дому, где, очевидно, жила. Мирдза последовала за нею и, не зная, что придумать, сказала:

— Будем знакомы. Я Мирдза Озол. Но зови меня просто Мирдзой. А как тебя зовут?

— Меня никто не зовет, — получила она загадочный ответ.

Мирдза приостановилась. Идти или не идти за гордячкой? Если там, в помещении, все они такие язвительные, то, пожалуй, влезешь, как в муравьиную кучу. Нет, все же нельзя преждевременно отступать. Она снова пошла вслед за девушкой и догнала ее на ступеньках.

В комнате, куда Мирдза вошла, были еще три девушки. Одна из них лежала в постели, а две причесывались перед зеркалом, вынимая из волос завернутые с вечера бумажки. Три пары глаз вопросительно посмотрели на Мирдзу, и три голоса неохотно ответили на ее приветствие. После этого в комнате воцарилась тишина. Принято считать, что тишина беззвучна, но Мирдзе это молчание показалось таким гулким, что у нее заложило уши и застучало в висках. Во что бы то ни стало тишину надо было нарушить, прогнать из комнаты. Как на спасительницу, Мирдза посмотрела на девушку, лицо которой показалось более приветливым, чем у остальных. Это лицо не было красивым, оно было чрезмерно широким и круглым, с низким лбом. Но под этим лбом сверкали карие, блестящие глаза, тоже большие и круглые, но красивые благодаря их молодому блеску и теплоте, которая растопила лед безразличия, грозивший, как и у остальных обитательниц комнаты, затянуть темные зрачки. Мирдзе понравилось это лицо, но она сразу же заметила, что его портит прическа — завитые и спущенные вниз локоны делали его еще более широким. Ей стало жаль девушку, которая, стараясь быть красивой, уродовала себя.

— Тебе надо было иначе уложить волосы, — вдруг нарушила Мирдза тишину и, не давая наступить молчанию, продолжала: — Посмотри в зеркало — когда ты опускаешь локоны книзу, лицо становится шире. Попробуем иначе, мне кажется, тебе надо на лбу зачесать волосы кверху, а на затылке — спустить книзу. Вот так, — она взяла из рук смутившейся девушки гребенку и начала орудовать над ее прической.

Остальные с любопытством следили за Мирдзой, и она поняла, что в дальнейшем их отношения зависят от того, насколько ей удастся показать ловкость в парикмахерском искусстве, в котором у нее не было почти никакого опыта, так как ее собственные волнистые волосы не требовали применения бумажек. При помощи шпилек Мирдзе удалось уложить каштановые волосы девушки так, как ей хотелось, и грубоватое лицо обрело совсем иной, более утонченный облик.

— Ника, так на самом деле лучше! — воскликнула девушка, лежавшая в постели и, откинув одеяло, начала торопливо одеваться.

— Значит, ты — Ника?

— Доминика, — поправила та.

— Но Ника звучит лучше, — заметила Мирдза. — Ты из Латгалии?

— Да.

— Поэтому местные нас и недолюбливают, — вдруг заговорила девушка, встретившая Мирдзу во дворе так неприветливо.

— Почему ты так думаешь? — удивилась Мирдза.

— А как же! Летом мы пошли на вечеринку, так ни один здешний парень не пригласил нас танцевать, — пожаловалась она. — Хорошо, что с нами были свои парни. А то сидели бы всем на смех.

— Знаете что, мы могли бы устроить вечер здесь, на коннопрокатном пункте, — Мирдзе казалось, что она может взяться за выполнение своего задания. — Приготовим программу с песнями, танцами, декламациями. Быть может, даже пьеску поставим.

— Слушай, Янина, это было бы здорово, — воскликнула Ника.

— И вы думаете придет кто-нибудь сюда? — мрачно заметила Янина.

— Вот я и узнала, как тебя зовут, — улыбнулась Мирдза. — Не беспокойся, придут. Ни одного свободного места не останется.

— Это — Мирдза Озол, комсорг волости, — вдруг сообщила Янина подругам, и в ее голосе прозвучало нечто вроде предупреждения.

— А-а, — протянула девушка, до сих пор молчавшая. Голова у нее была повязана белым платочком, из-под которого выбивались рыжеватые кудри. Лицо — белое, не-загоревшее, с веснушками на прямом и красивом носу и на щеках. Шея, как обычно у рыжеволосых, тоже белая, словно точеная. Зеленоватые глаза, одновременно задорные и немного грустные, внимательно разглядывали Мирдзу.

— Мы — несознательные! — с насмешкой сказала вдруг рыжеволосая.

— Что ты, Ася, всегда с этим, — упрекнула Ника и, посмотрев на Мирдзу, объяснила: — Так нас в совхозе прозвали. Комсорг забежал на пять минут, сказал, кто хочет вступить в комсомол — пусть запишется. А у Аси в тот вечер болели зубы, и она была зла на весь мир.

Четвертая девушка — Текла, с продолговатым, сухощавым лицом, тем временем оделась в воскресное платье и попросила Мирдзу помочь ей уложить волосы, как Нике. Но ей такая прическа не шла, и Мирдзе пришлось несколько раз заново перекладывать ее волосы, пока не удалось подобрать наиболее подходящую прическу. Ася тоже сняла косынку и открыла свои рыжие волосы, которых она стыдилась, сама не зная почему. Волосы у нее были средней длины и, свисая прямо вниз, не украшали головы. Мирдзе казалось,