М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон

ему бы несдобровать.

Спустя три дня хоронили поэта при торжественной

обстановке. Гроб, обитый малиновым бархатом, несли

друзья и почитатели таланта покойного. Погода стояла

великолепная. Почти полгорода вышло проводить

поэта. Дамы были в трауре. Мартынов просил позволе­

ния проститься с покойным, но ему, вероятно ввиду

раздражения массы, не позволили. <...>

Достойный комендант этот <Ильяшенков>, когда

Глебов явился к нему после дуэли и, рассказав о печаль­

ном событии, просил арестовать их, до такой степени

растерялся, что не знал, что делать. Расспрашивая

Глебова о происшествии, он суетился, бегал из одной

комнаты в другую, делал совершенно неуместные заме­

чания; наконец послал за плац-адъютантом 3 и, пере­

говорив с ним, приказал арестовать Мартынова.

Между тем тело Лермонтова привезли с места дуэли

к его дому — он приказал отвезти его на гауптвахту.

Привезли на гауптвахту, возник вопрос: что с ним де­

лать? Разумеется, оказалось, что телу на гауптвахте

не место, повезли его к церкви Всех Скорбящих (что

на бульваре) и положили на паперти. Тут оно лежало

несколько времени, и только под вечер, по чьему-то

внушению, тело было отвезено на квартиру, и там под­

вергли его медицинскому освидетельствованию.

Могла ли подобная личность дозволить воздать

покойному последние воинские почести?

H. П. РАЕВСКИЙ

РАССКАЗ О ДУЭЛИ ЛЕРМОНТОВА

(В пересказе В. П. Желиховской)

<...> Мы просили почтенного Николая Павловича

Раевского, близко знавшего Лермонтова, рассказать,

что он помнит о последних днях жизни поэта.

И Николай Павлович рассказал так интересно, что

мы слушали, боясь проронить слово.

Николай Павлович Раевский, кажется, теперь един­

ственный, близкий Михаилу Юрьевичу современник,

который не только еще живет на свете, но и думает,

и чувствует, и откликается своей, еще юной, душой на

всякую живую мысль. Я думала попросить его самого

записать свои воспоминания, но говорит, что теперь он

уже больше «не грамотей», хотя в былые времена

несколько лет сотрудничал в «Москвитянине». В по­

мощь мне он принес только конспект своего рассказа,

со всеми именами и числами, да план тогдашнего Пяти­

горска. Записываю его рассказ.

Этому чуть не пятьдесят лет прошло. Пятигорск

был не то, что теперь. Городишко был маленький, пло­

хенький; каменных домов почти не было, улиц и поло­

вины тех, что теперь застроены, так же. Лестницы, что

ведет к Елизаветинской галерее, и помину не было,

а бульвар заканчивался полукругом, ходу с которого

никуда не было и на котором стояла беседка, где

влюбленным можно было приютиться хоть до рассвета.

За Елизаветинской галереей, там, где теперь Калмыц­

кие ванны, была одна общая ванна, т. е. бассейн, выло­

женный камнем, в котором купались без разбору лет,

общественных положений и пола 1. Был и грот с боко-

411

выми удобными выходами, да не тот грот на Машуке,

что теперь называется Лермонтовским. Лермонтов,

может, там и бывал, да не так часто, как в том, о кото­

ром я говорю, что на бульваре около Сабанеевских ванн.

В нем вся наша ватага частенько пировала, в нем быва­

ли пикники; в нем Лермонтов устроил и свой последний

праздник, бывший отчасти причиной его смерти 2. Была

и слободка по сю сторону Подкумка, замечательная

тем, что там, что ни баба — то капитанша. Баба —

мужик мужиком, а чуть что: «Я капитанша!» Так мы

и называли эту слободку «слободкой капитанш».

Но жить там никто не жил, потому, во-первых, что

капитанши были дамы амбиционные, а во-вторых, в ту

сторону спускались на ночь все серные ключи и дышать

там было трудно. Была еще и эолова арфа в павильоне

на Машуке, ни при каком ветре, однако, не издававшая

ни малейшего звука.

Но в Пятигорске была жизнь веселая, привольная;

нравы были просты, как в Аркадии. Танцевали мы

много и всегда по простоте. Играет, бывало, музыка

на бульваре, играет, а после перетащим мы ее в гости­

ницу к Найтаки, барышень просим прямо с бульвара,

без нарядов, ну вот и бал по вдохновению. А в соседней

комнате содержатель гостиницы уж нам и ужин гото­

вит. А когда, бывало, затеет начальство настоящий

бал, и гостиница уж не трактир, а благородное собра­

н и е , — мы, случалось, барышням нашим, которые по­

бедней, и платьица даривали. Термалама, мовь и канаус

в ход шли, чтобы перед наезжими щеголихами барышни

наши не сконфузились. И танцевали мы на этих балах

все, бывало, с нашими; такой и обычай был, чтобы в оби­

ду не давать 3.

Зато и слава была у Пятигорска. Всякий туда

норовил. Бывало, комендант вышлет к месту служения;

крутишься, крутишься, дельце с в а р г а н и ш ь , — ан и опять

в Пятигорск. В таких делах нам много доктор Ребров

помогал. Бывало, подластишься к нему, он даст свиде­

тельство о болезни. Отправит в госпиталь на два дня,

а после и домой, за неимением в госпитале места.

К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал.

И слыл Пятигорск тогда за город картежный, вроде

кавказского Монако, как его Лермонтов прозвал 4. Как

теперь вижу фигуру сэра Генри Мильса, полковника

английской службы и известнейшего игрока тех времен.

Каждый курс он в наш город наезжал.

412

В 1839 году, в экспедиции против Шамиля, я был

ранен под Ахульго. <...> Решили отправить меня на из­

лечение в Пятигорск. <...> Петр Семенович Верзилин

был в то время уже в чине генерал-майора, но опреде­

ленных занятий никаких не имел. Некогда он был в бес­

смертных гусарах, и воспоминания про 12-й год и Ада­

мову голову на мундире были его любимой темой.

Некоторое время он служил в штабе, в Ставрополе,

при генерале Эмануэле, и в Ставрополе же и женился,

будучи вдовым и имея дочку Аграфену Петровну, на

очень красивой даме польского происхождения, вдове

Марии Ивановне Клингенберг, у которой тоже была

дочь, Эмилия Александровна. Впоследствии, когда эти

две барышни и родившаяся от нового брака Надежда

Петровна выросли, любимой шуткой в банде Лермон­

това был следующий математический казус: «У Петра

Семеновича две дочери и у Марии Ивановны две.

Как же выходит, что барышень только три?» 5 Младшей