Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

– Укажите мне хотя одного чиновника, – заметил Дьяков, – которого вы разумели бы в этом понятии.

– Я не говорю уже о себе, но вот возьмем в пример хоть советника губернского правления, Скляренку, – отвечал я. – Когда я приехал в губернию, вы просили меня рекомендовать вам правителя дел для вашей канцелярии и предварили меня, что министр Блудов выставляет вам Скляренку как способного на это место, но потом прибавили, что вы со стороны, однако же, слышали, что Скляренко взяточник. Тогда я промолчал об этом, но почел долгом особенно наблюдать за Скляренкой. Потом, вернувшись в первый раз из Санкт-Петербурга, вы повторили мне, что Блудов вам вторично рекомендовал Скляренко, но что вы сыскали какого-то Драгомыжского, и снова повторили, что Скляренко взяточник. Я еще раз промолчал.

– Ну, я и теперь то же говорю, – сказал вспыльчиво Дьяков, – Скляренко взяточник, и первой руки взяточник.

– Нет уже, ваше превосходительство, – возразил я, – восемь месяцев я наблюдаю внимательно и строго за этим чиновником; если вы его числите по сие время первым номером, спустите его ниже, а меня поставьте на его место.

После этого очень скоро разговор у нас прекратился я вышел, и тут уже заметил, как близко были от нас могшие слышать разговор наш; в числе прочих чиновников был и Скляренко; через полчаса, едва я возвратился домой, пришел ко мне прямо от Дьякова Скляренко и благодарил меня за мое к нему внимание, ибо Дьяков, отпустя других чиновников после приема, позвал его в кабинет и там, объясня ему то хорошее и выгодное мнение, которое будто я внушил ему, просил его занять место правителя его канцелярии, на что он, однако же, не дал слова своего без предварения меня об этом. Не знаю, ей богу, как назвать этот поступок Дьякова, слабостью или благородством души; конечно, собственные мои чувства влекут меня скорее к последнему заключению.

Скоро после пожара Полоцка через Дьякова я получил вопрос, нельзя ли воспользоваться настоящим случаем и при том значительном пособии улучшить город в постройках и изнутри города вывести евреев на другие места. Заметив в моем отзыве, что как в городе выгорела лучшая часть оного и почти все каменные строения, принадлежавшие богатым евреям, то без особой несправедливости нельзя их лишить просто права на владение погорелыми местами, а я считал бы возможным: 1) На прежних местах давать дозволение строить новые дома прежним хозяевам не иначе, как по улучшенным фасадам, и без малейшего пособия от казны или на счет собранной подписной суммы. 2) У тех, которые без пособия не в состоянии будут предпринять постройки (назначив срок постройки), места скупить в казну, по оценке обыкновенным порядком, и потом эти места отдать под новые казенные устройства или хотя частным лицам, но христианского исповедания, по тем же ценам, по которым приобретутся эти места в казну, с допущением пособия христианам. 3) Перепродажу и раздел домов в квартале от евреев евреям воспретить, и квартал собственно сделать христианским. 4) Строжайше воспретить евреям в домах отдавать участки под лавки для торга, с дозволением и самим хозяевам занимать для торга только один покой в доме, дабы этим заставить их строить особые лавки, в общем плане с городскими или нанимать городские собственно. 5) Для Полоцка учредить две ярмарки срочные, одну, со 2 февраля на две недели – зимнюю, а другую, с 10 июля на три недели – летнюю, и собственно для этих ярмарок выстроить на счет пожалованной городу ссуды лавки, частью только казенные, а с ними по плану же дозволить пристраивать и частные, что украсило бы город и дало бы оному средства к содержанию в лучшем виде городской полиции. Эти сроки я признал потому удобнейшими, что в первых числах февраля кончается ярмарка в м. Любовичах Могилевской губернии, от Полоцка всего верст 150, не более, и откуда уже купцы разъезжаются окончательно. В феврале удобность пути дала бы возможность торг их провезти до Полоцка и без распутицы еще возвращаться домой. Вторая же ярмарка была бы в промежуток ярмарки Освейской, начинающейся 29 июня, и Белешковецкой, которой начало 16 июля. Купцы с одной переезжают на другую именно через Полоцк, следовательно, новая ярмарка была бы им по пути.

При этом я имел в виду, кроме сношений моих с начальниками соседних губерний, лично съездить на ярмарки Любовицкую, Белешковецкую и Освейскую и убедить торгующих купцов посещать Полоцкие ярмарки, где прежде устроить все удобства и необходимые для общества развлечения, и я уверен, что совершенно успел бы в этом. Но другие не поняли мою мысль, полагая, что достаточно будет оповестить только через газеты, что ярмарки разрешаются; да и самые лавки выстроены только на одну пожалованную ссуду собственно для обывателей, тогда как вся торговля в Полоцке в упадке, следовательно, остаются лавки или праздными, или отдаются только что не даром, следовательно, пользу приносят городу совершенно ничтожную; а еще лучше всего, что будто бы за неявкой никого на указанные сроки в Полоцк на ярмарки сроки сии отменены и назначена новая ярмарка на 23 мая, т. е. на день Св. Евфросиньи, покровительницы Полоцка. 25 мая – время всегдашней распутицы, и поблизости нигде, ни прежде, ни после, на короткие сроки ярмарок не бывает; кто же нарочно поедет на эту ярмарку?

Как справедливо было замечание государя, что генерал-губернаторы не желают перемещения губернского управления из Витебска в Полоцк! Дьяков, передавая мне прописанный выше запрос, в своем предложении ко мне умолчал вовсе, что министр поставил ему на вид иметь в предмете будущее возможное изменение, и уже через два месяца министр случайно прислал мне копию со своего отношения к Дьякову.

Местное же еврейское купечество всячески хлопочет не допускать ярмарок. Два или три капиталиста всеми путями, в канцелярии генерал-губернатора и даже выше, устраняют эту опасность их монополии, а оттого не только для Полоцка, но и для всей губернии, в центре которой лежит Полоцк, цены на все предметы, случайно поднявшись выше, никогда уже не понижаются, а держатся все в одной соразмерности до нового еще возвышения, а потому и мои предположения все остались в небрежении.

Прошло уже месяцев восемь, как я получил от Дьякова записку Кульнева насчет губернии, в которой он решительно и злостно все ругал без исключения, помещиков, чиновников и остальных обывателей. В интервале этого времени я был два раза в Режице, и всегда предваряя заблаговременно о моем туда прибытии, следовательно, Кульнев, живущий в двух верстах от Режицы, оба раза знал, что я буду у него в соседстве; когда я получил его записку от Дьякова, я писал к нему нарочно и просил его лично со мной познакомиться; он пренебрег это предложение, а между тем две или три просьбы от него дополнительно к подаваемым им предместнику моему достаточно ознакомили меня с его правилами в тяжбах, а собранные мной изустно сведения еще лучше это дополнили. Теперь Дьяков потребовал от меня мнения моего на записку, заметив, что я имел достаточно времени для моих соображений. Само собой разумеется, что с клеветой вместе перемешивалась и правда, и я, разбирая записку, на каждый пункт оной делал положительное заключение. Между прочим, долгом счел взять под защиту мою служащих по выборам чиновников готовность всех сословий уплачивать подати и спокойствие обывателей, нигде не нарушаемое без особого стороннего возбуждения.