Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

– Я болен, перепуган, а губернатор во всем господин, что угодно, так пусть и делает.

Сочтя это за отказ и нежелание со мною видеться, я решился уже не заходить к нему, но поутру жандармский штаб-офицер, подполковник Певцов, придя ко мне, объявил, что Смарагд чрезвычайно расстроен и огорчен и пеняет, что я его не посетил. Я тот же час взял шляпу и отправился к нему. Он меня принял с сильнейшим чувством благодарности, можно сказать даже покорности, просил извинения, что не может мне по болезни заплатить визита, но при отъезде через Витебск будет у меня лично для изъявления своего искреннейшего раскаяния за разногласие со мной в действиях.

– Здесь я не прошу прощения у вашего превосходительства, – говорил он, – здесь не место, а в Витебске принесу мою повинную. Я монах, глуп, светского не понимаю, а ваше превосходительство великодушны, добры и не будете поминать меня лихом.

После обеда я отправился обратно в Витебск.

Получив первоначально донесение о пожаре еще до выезда моего с места, я отправил с эстафетой донесение государю и Дьякову, бывшему еще в Санкт-Петербурге. Хотя в рапорте полицеймейстера не было ничего упомянуто, что пожар не коснулся корпуса, но я, сообразя направление пламени от начала до другого конца, в моем донесении к государю успокаивал его на этот счет и в заключение сказал, что сей же час лично отправляюсь в Полоцк.

Теперь же, возвратясь в Витебск и в этот же день по случаю обыкновенного у меня по пятницам сборища общества собрав еще более 1000 рублей на погоревших, я в подробном донесении государю изобразил все, что видел сам лично и какие приняты мной на месте меры. Далее дополнил, что все несчастные успокоены мной окончательно на целый месяц и не будут терпеть нужды, но что дальнейшую их участь предаю его благотворной деснице. Причем просил сообразно известному уже мне предположению о перемещении со временем губернии в Полоцк оказать городу особое значительнейшее пособие, как к постройке обывателями домов, так и к выстройке городских общественных лавок; для чего я полагал достаточным дать в ссуду без процентов 50 тыс. рублей ассигнациями, и для последнего предмета, собственно городу, столько же, без процентов, на 10 лет. Сверх того просил я дозволения подписку в течение года распространить по всей России, в особенности же обратиться к купечеству, в это время собравшемуся на Нижегородскую ярмарку.

Через день я отправился для ревизии городов, как сказано уже, прежде всего в Сураж. Сообразив и рассчитав, когда государь получит мое первое донесение, я был уверен, что он прикажет Дьякову немедленно лично ехать в Полоцк, а уж не было и малейшего сомнения, чтобы вместе с этим не пожаловал государь несчастным первое денежное пособие, и я приблизительно рассчитывал на 50 тыс. руб. На другой день утром, в Сураже, я разговаривал о моем соображении с предводителем, который, как и я, квартировал в гостинице, устроенной на почтовой станции; мне докладывают: «Чиновник генерал-губернатора из Санкт-Петербурга».

– Ну вот, видите, – заметил я предводителю, – как верны и точны мои расчеты.

И действительно, чиновник Несмелов[551] объявил мне, что через час будет сам Дьяков и везет 50 тыс. рублей.

Дьяков, которого я встретил на крыльце гостиницы с рапортом, обратился ко мне с вопросом:

– Вы, верно, не ждали меня?

– Напротив, ваше превосходительство, вот господин предводитель, который удостоверит вам, что непременно и именно сегодня ждал вас и для этого нарочно на несколько лишних часов остался в Сураже и даже знал, что вы везете в кармане вашем.

Поговорив несколько времени наиболее о нужде, Дьяков уехал в Витебск, а я пустился в Велиж, оттуда далее в Невель и Городок, и через четыре дня я уже возвратился назад в Витебск, куда в этот же день вернулся из Полоцка, где он был, и Дьяков.

– Благодарю вас, Иван Степанович, за все ваши распоряжения по Полоцку, которые я одобряю; но я счел нужным членом в комитет присоединить Агатонова – сказал мне Дьяков, – я не знаю, почему вы его не поместили туда.

Я объяснил деликатный повод, меня остановивший в этом, на что Дьяков не отвечал ни слова.

– Завтра я донесу обо всем государю, – прибавил он, – но здесь опять у нас встретится небольшое разногласие; вы назначили собрать пособие не только по губернии, но даже по целой России, это как будто сомнение в милостях государя; вот видите, государь сам озаботился и со мной послал от себя пособие, а потому я прошу, чтобы подписок никаких более не собирать.

– Напрасно вы так рассчитываете, ваше превосходительство, – возразил я, – сколько ни набралось бы пособия, оно никогда не будет лишнее; вы, конечно, не имели времени в Петербурге получить второго моего донесения, я в нем донес государю о подписках по губернии и о предположенной подписке по всей России и просил для города сто тысяч рублей. Уверяю вас, государь одобрит и уважит мое представление.

– Сомневаюсь, – отвечал Дьяков, но ровно на другой же день и сто тысяч, и утверждение моего представления получено уже было из Петербурга.

Продолжая об этом предмете разговор со мной, Дьяков спросил:

– Как вы думаете, Иван Степанович, раздать пожалованные уже государем пятьдесят тысяч рублей?

– Я полагаю, – заметил я, – что вы эти деньги на месте уже роздали, ибо, как кажется, это была мысль государя, когда он вас так скоро и внезапно послал из Санкт-Петербурга.

Дьяков сконфузился и продолжал:

– Без вас я не хотел ничем распоряжаться, тем более что вы всему уже дали начало, а главное, что сами на месте все подробно и обстоятельно видели.

– Это правда, – отвечал я, – что я все видел на месте, но мне кажется, ежели пятьдесят тысяч рублей, которые на месте же можно было раздать несчастным, туда теперь отправлять через почту, надо будет заплатить процентных двести пятьдесят рублей, а это капитал, на который порядочную избу для погорелого можно выстроить, а потому позвольте мне и доверьте эти пятьдесят тысяч рублей; я сам лично отвезу их в Полоцк и передам в комитет. Это уже будет делом самого комитета, кому и сколько именно дать безвозвратного пособия.

Дьяков согласился на это, и я опять поехал в Полоцк. Тут я услышал, что Дьяков в бытность свою так за пожар разбранил полицеймейстера, голову, кагальных – словом, каждого, кто только попался ему на встречу; кричал, что я балую их всех и утруждаю государя напрасно об излишних пособиях, что они больше не должны ожидать ничего. Потом приказал всем, кто на месте получил от меня какое-либо предписание, принести и показать ему оное. Затем каждому дал новое от себя предписание, где подтверждал вполне то, что от меня уже предписано было, а Агатонову дал особое предписание присутствовать в комитете и наблюдать за распоряжениями оного и даже имел неосторожность предложить это или поставить на вид комитету, чем сильно огорчился Хвощинский, и, когда он лично объяснялся со мной об этом, я насилу мог убедить его остаться председателем комитета. Я забыл сказать выше, что Дьяков один раз уже возвращался из Петербурга и опять туда поехал для устройства своих домашних дел. При первом возвращении его было у меня с ним объяснение насчет Ремезова, и разговор об этом предмете у нас был весьма крупный и громкий, так что я после спохватился, что посторонние чиновники, бывшие в ближнем покое, отделенном только от кабинета Дьякова коридором, могли слышать наши объяснения. Огорчась его замечанием, что он все знает, что делается в губернии, и даже знает, что говорят и где о нем самом, Дьякове, я сказал ему, что он, вероятно, даже гораздо более знает, нежели и это, и конечно знает даже, что думают о нем. Но я знаю одно, что по губернии нет чиновника, хоть малодельного и расторопного, который бы не был положительно запятнан в его мнении через его приближенных, и что он решительно никому в губернии не доверяет.