Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

Выходит, Ржевский не послушался его... А если и послушался, то... вот как странно, в общем — через постель. А что? И это ход. И сам вроде бы тайну не выдал, и до Распутина новость донёс. Белецкий беззвучно рассмеялся: всё, что связано с Распутиным, обязательно пахнет постелью, цыганами и немытым телом. Тьфу!

«Нет, Борька Ржевский не выдал меня, не рассказал Хвостову, как я его прижал. Да ему что, собственная шкура не дорога? Он просто побоится это сделать. Ни сейчас не выдаст, ни потом» — к такому выводу пришёл Белецкий, облегчённо вздохнул.

   — А не похоже ли это на какие-нибудь тёмные еврейские дела? — спросил он у Распутина.

   — Нет, — твёрдо ответил тот, — евреи против меня не пойдут.

   — Хорошо, — сказал Белецкий. — Из дома пока никуда не удаляйтесь, я через час вам позвоню.

   — Хоть и непривычно мне это, но придётся. — Распутин недовольно закряхтел.

Белецкий приказал адъютанту — молодому жандармскому ротмистру с утончёнными чертами лица — никого к нему не впускать, сел за стол, положил перед собой лист бумаги, взял ручку с тонким стальным пером и стал соображать, что же произошло после его разговора с Ржевским, — ему важно было высчитать всё по дням и сделать прогноз на будущее: как будут развиваться события. Раскидав на бумаге «пасьянс», он отдельно выписал фамилии, в три столбца: один столбик — его сторонники, его, но не Распутина, эти люди могли относиться к «старцу» по-разному, и хорошо и плохо, другой столбик — его враги, его, но не Распутина, третий столбик — нейтральные люди. Потом составил ещё два столбца — чисто распутинские: друзья «старца» и враги его.

«Интересно, можно ли всё-таки переманить Ржевского на свою сторону? — задал себе вопрос Белецкий и тотчас ответил — сомнений на этот счёт у него не было: — Вряд ли».

Белецкий понял, что после разговора с ним Ржевский сделал попытку выйти на «старца», но потом вдруг испугался чего-то, нырнул в кусты и затаился. Значит, что-то произошло. «Деньги перешибли деньги, — понял Белецкий, — просто в одной куче их оказалось больше, чем в другой».

Через десять минут Белецкий принял решение: дороги их с Хвостовым расходятся окончательно, Белецкий покатит в одну сторону, Хвостов пусть пылит в другую. Он позвонил Распутину:

— Ничего не бойтесь, Григорий Ефимович, но будьте осторожны.

Через неделю Ржевский отправился в Швецию. Место, «согласно купленному билету», досталось в роскошном купе, обитом синим плюшем, с бронзовыми светильниками и хрустальными зеркалами, с персональным умывальником и серыми шёлковыми занавесками на тщательно вымытых окнах.

По дороге он пил. Он начал пить ещё в Петрограде, когда поезд, готовый к отправлению, стоял у перрона и ожидал громкого колокольного удара, после которого можно было двигаться в путь. Ржевский пил до самого Белоострова — пограничной станции, после которой начиналась «воля» — западные земли, Финляндия, называвшаяся тогда Великим княжеством Финляндским, за Финляндией — Швеция, за Швецией — Норвегия...

В Белоострове Ржевский оделся потщательнее, глянул на себя в зеркало, расправил пальцами мешки, собравшиеся под глазами, и вышел из вагона на перрон. Грудь, ноздри, виски ему стиснуло морозом, северный секущий ветер мел по земле твёрдую крупку, швырял её, будто песок, в глаза, вышибал слёзы. Ржевский отвернулся от ветра, поднял бархатный воротник своего утеплённого чиновничьего пальто и боком, чтобы в ноздри и рот не набило льдистой крупки, помчался в станционный буфет.

У входа в буфет стоял рослый, перетянутый скрипучими ремнями, с внимательным взглядом жандармский офицер в хорошо начищенных сапогах. Ржевский хотел было обойти его, но не сумел — то ли ослабшие от пьянства ноги подвели, то ли перед глазами всё опрокинулось и поехало в сторону, то ли ещё что-то произошло, — он уткнулся представительному жандарму в грудь, отскочил от него, будто от скалы, засек, что к щегольской шинели прикреплены новенькие серебряные погоны полковника, пробормотал смятенно:

   — Извините, господин полковник!

Он ожидал, что в ответ последует снисходительная улыбка полковника, но тот, проявив потрясающую расторопность, надвинулся на Ржевского и что было силы ударил своим ярко надраенным сапогом по ботинку журналиста, придавил ногу, и Ржевский, не вынеся боли, от которой у него перед глазами задымился, покрылся красным туманом воздух, закричал. Полковник, глядя на него и одновременно — сквозь него, поинтересовался, сжав зубы:

   — Какое право вы имеете повышать голос на представителя пограничных властей?

   — Вы мне наступили на ногу, больно! — поморщился Ржевский.

   — Ах, вы ещё и недовольны моим вопросом! Это равносильно оказанию сопротивления...

   — Полноте, — испугался Ржевский, — я — полномочный представитель Красного Креста...

   — Да хоть синего креста! Или белого, мне всё равно. Пожалуйте в помещение жандармской службы.

   — Мне туда не надо! Мне — в буфет!

   — Прошу следовать за мной!

Штаб жандармской службы находился на втором этаже станционного здания. Ржевского мигом подняли наверх, потребовали паспорт и обыскали.

У бывшего журналиста от обиды даже задрожали губы.

   — Как вы смеете? Я офицер, я воевал...

   — Молчать! — тихо и внушительно произнёс жандармский полковник — это был Тюфяев, один из лучших сотрудников охранки в России, беззаветно преданный Белецкому.

Белецкому нельзя было промахиваться, он вряд ли бы привлёк к операции человека, которому не доверял как самому себе. А Тюфяеву он доверял всецело.

   — Я еду в Финляндию по поручению министра внутренних дел, — наконец признался Ржевский. Этот аргумент он оставлял напоследок, думая, что он — неотбиваемый.

   — А мне плевать, — спокойно отозвался на это Тюфяев. Он знал, что делал.

   — По личному поручению, — попробовал насесть на полковника Ржевский.

   — Я же сказал — плевать! Снять вещи этого... — Тюфяев мельком глянул в паспорт, который держал в руках, хотя мог в него и не заглядывать, фамилию Ржевского он запомнил намертво после звонка шефа. — Снять чемоданы с поезда! — приказал он двум жандармам, которые с шашками и громадными револьверами, оттягивающими кожаные ремни, стояли наготове у дверей. — В каком вагоне, в каком купе вы, сударь, едете? — вежливо поинтересовался он у Ржевского.

   — Вы за это ответите, — пригрозил Ржевский.

   — Конечно, отвечу, — согласился с ним полковник, усмехнулся едва приметно, — как же без этого?

Поезд ушёл в Великое княжество Финляндское без Ржевского. Ржевского, кстати, многие современники называли довольно неуважительно Борькой — слишком уж много тёмных пятен было в его биографии: ведь он не только воевал, но и бывал в «местах, не столь отдалённых» — сидел. Вскоре у него нашли письмо Хвостова к бывшему иеромонаху, составили, как и положено, протокол и отправили в Петроград к Белецкому.