Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — Ему вот. Не пьёт человек, а лечится.

Гейн подхватил дрожащей рукой стакан, стремительно поднёс ко рту, выпил жадно, в несколько крупных гулких глотков, лицо у него быстро расслабилось, стало спокойным, довольным, он стряхнул себе в рот остатки водки — несколько капель, — и облегчённо вздохнул:

   — У-уф, Григорий Ефимович! Вы спасли меня!

   — Закусывай! Вот племяшка тебе специально картоху с огурцом принесла.

   — Закуска — дело десятое, Григорий Ефимович! Главное — расширить сосуды. А это без лекарства невозможно.

Когда Дуняшка убежала, Распутин перевёл взгляд на Симановича, до сих пор не проронившего ни слова.

   — Ну?

   — Дело-то оказалось серьёзное. — Симанович задумчиво помял рукой подбородок, кивнул в сторону Гейна: — Он всё расскажет. — Тут Симанович не удержался и похвалил: — Хороший человек оказался!

   — Это мы ещё посмотрим, это в будущем. — Распутин, весело сощурив глаза, хмыкнул — Гейн хоть ему и не понравился, но «старец» уважал людей, умеющих пить, а инженер умел пить и из-за этого, видать, не раз вылетал со службы. — Как там в этой присказке будет? «Слепой сказал: «Посмотрим», глухой сказал: «Послушаем»? Ну!

   — Есть у меня приятель один, Борька Ржевский, журналист. Мужик он не самый плохой, на Балканах воевал, орден имеет. Так он собирается отбыть в Швецию по делам одной мебельной фирмы.

Распутин молчал, продолжая цепко и лучисто смотреть на инженера.

   — А из Швеции он поедет в Норвегию, в город Христианию, с деликатным поручением — передать письмо иеромонаху Илиодору, — Гейн перевёл дыхание и умолк, у него словно бы что-то останавливалось внутри, он не мог долго говорить.

   — Илиодорка — гнилой человечишко, — Распутин вздохнул. — Котях! А что нацарапано в том письме — неведомо?

   — Что в письме — неведомо, но на словах велено передать Илиодору, что его ждёт большая сумма денег, если он вернётся в Россию и убьёт вас.

   — Кто посылает Ржевского в Христианию?

   — Хвостов.

Хоть и ждал этого ответа Распутин, а всё равно вздрогнул, крепко, до скрипа, сжал зубы. Пробормотал тускло:

   — Ладно, запомнил... Что ещё?

   — Илиодор написал книгу.

   — И об этом слышал.

   — Там, говорят, много о вас, Григорий Ефимович. О вас, о государе и императрице Александре Фёдоровне. Хвостов хочет выкупить эту рукопись.

   — Зачем?

   — Не ведаю, право. Можно только догадываться зачем.

   — Мне догадки не нужны, мне надо знать точно, — Распутин приподнялся на стуле, словно кречет, что-то высматривающий в округе, выкрикнул зычно: — Дуняшка! Ещё водки!

   — А познакомиться с письмом никак нельзя? — спросил Симанович.

   — Боюсь, что нет.

Через пятнадцать минут Гейн, покачиваясь на ослабевших ногах, ушёл, а Распутин взялся за телефон, покрутил ручку, назвал барышне, по-гимназически тоненько пропищавшей что-то в трубке, номер, с которым хотел соединиться.

Когда услышал резковатый ответный басок, спросил грубо, на «ты», зная, что это сойдёт ему с рук:

   — Степан, как ты ко мне относишься?

   — Кто это? — вскинулся на том конце провода Белецкий, словно бы не веря тому, что слышит.

   — Кто, кто... Дед Пихто, — ворчливо пробормотал Распутин. — Святой человек это.

   — A-а, Григорий Ефимович, — пробормотал Белецкий облегчённо, — это вы? Как отношусь? Хорошо отношусь, даже очень... И этим всё сказано. Что-нибудь случилось?

   — Почему ты, Степан, считаешь, что у меня что-то случилось?

   — Я полицейский, а у полицейских нюх стоит на первом месте. Не будет нюха — меня, как старую клячу, пустят в расход. Так что выкладывайте, Григорий Ефимович. — Белецкий был с Распутиным вежлив, на «вы» — хотя он и был расположен к «старцу», и делал на него ставку, но на сближение не шёл. Белецкий вообще мало с кем шёл на сближение.

   — Убить меня, Степан, хотят, — пожаловался Распутин.

   — Кто?

   — Да ты знаешь. Твой дружок и начальник, которого я вместе с тобою и привёл на это место.

   — Я вам это сказал, Григорий Ефимович, ещё в день ваших именин. И филёров из квартиры попросил не выгонять. Было такое?

   — Насчёт филёров ты, Степан, был прав. Толковые оказались ребята.

Белецкий легко и безмятежно, словно гимназист, у которого наступили каникулы, рассмеялся.

   — А что касается Хвостова, то вы не удивляйтесь. У него работа такая, — сказал он.

Распутин посмурнел — он понимал: если Хвостову не помешают, если это не сделает такой же влиятельный в тёмных подвалах Министерства внутренних дел человек, то ни царь, ни царица его защитить не сумеют — пуля, нож, верёвочная петля-удавка обязательно найдут. «Старца» убьют, а вину свалят на какого-нибудь ломовика-извозчика, по дурости вышедшего на улицу с ножом в кармане. Таким влиятельным человеком мог быть только Белецкий.

   — Степан Петров, — униженно попросил Распутин, — помоги мне — и ты не пожалеешь... А, родимый?

Белецкий молча дышал в трубку: наступил тот момент, когда надо было выбирать: или — или... То, что было раньше, — это была лишь предварительная прикидка, когда можно было колебаться, менять позицию, после же того, как он сделает выбор, колебаться будет уже поздно. Это смертельно опасно. В общем, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. С одной стороны, он мог угодить в ловушку и «почить в бозе», а с другой... с другой, ему давно пора быть министром внутренних дел — ему, профессионалу, а не задастому толстяку Алёшке Хвостову, выросшему на орловско-нижегородских харчах, среди свиней и кур, максимум на что способного — быть губернатором. Но губернатором он уже был... Значит... Белецкий не удержался, вздохнул. Значит, или грудь в крестах, или голова в кустах, значит, пора Алёшке на свалку, в мусорную яму, в отбросы. Белецкий попросил Распутина:

   — Расскажите, Григорий Ефимович, что вам известно!

Распутин рассказал. Белецкий спросил:

   — А Гейну откуда стало это известно?

   — Мне показалось, что Гейн этот самый спит с бабой Ржевского. Ржевский под пьяную лавочку ей в постельке проговорился, она и отнесла своему дружку-пьянице, а тот через Симановича — ко мне.

Сидел Белецкий у себя за столом спокойный, с бесстрастным, чуть сонным лицом, но в висках и в затылке у него сделалось так горячо, что кровь тугими ударами застучала в уши, из-под волос выскользнули несколько капелек пота и покатились по щекам за воротник. Белецкий не шелохнулся — он этого не заметил.

Выходит, Ржевский не послушался его... А если и послушался, то... вот как странно, в общем — через постель. А что? И это ход. И сам вроде бы тайну не выдал, и до Распутина новость донёс. Белецкий беззвучно рассмеялся: всё, что связано с Распутиным, обязательно пахнет постелью, цыганами и немытым телом. Тьфу!