Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — Да как сказать...

   — Где моя лярва? — взревел старший, сдёрнул с головы шапку, обнажив голову с крупной блестящей лысиной.

   — Нет здесь никого!

   — А хозяин? Кто с хозяином спит?

   — Григорий Ефимович? Он дома, но спит один!

   — Врёшь!

   — Вот те крест! — перекрестился Секридов, скосил глаза в сторону: а где же его молчаливый напарник? Было бы хорошо, если бы он сообразил и вывел заночевавших здесь дамочек через чёрный ход из дома, тогда все рогоносцы останутся ни с чем.

Терентьева в прихожей не было — он всё понял в первую же секунду и исчез стремительно и неприметно, едва в прихожей появились бобровые шапки.

«Молодец мужик! — похвалил про себя Терентьева Секридов — Червонец премии честно заработал — толково повёл себя...»

   — Зачем так грубо, господин хороший? — Секридов с досадою поморщился, сунул браунинг за пояс. Сунул так, чтобы было удобно хвататься за рукоять, если разъярённые гости вздумают стрелять. Секридов во всех случаях опережал их. — Не было здесь никого, господа хорошие! — обиженно проговорил Секридов. — Из женского пола — лишь одна прислуга. Да сегодня вечером, насколько я знаю, поездом из Тюмени должна прибыть супружница Григория Ефимовича. Прасковьей Фёдоровной её величают.

   — Гришка точно один ночевал?

   — Вот те крест! — Секридов вновь перекрестился.

   — Надо проверить, — выступил вперёд второй из гостей, тот, что помоложе, также снял с головы бобровую шапку. — Это дело такое...

   — Да, баба — это животное сложное, которому и доверять надо, и верить нельзя... Как тут быть — ни один человек в мире не подскажет. А ну, веди нас в апартаменты, дятел! — угрожающе произнёс старший, шапкой стёр пот с лысины.

Секридов прикинул: успел Терентьев увести беспутных бабёшек или замешкался. По времени выходило: должен был успеть.

   — Хоть и не положено это, но, понимая щекотливость происходящего, покажу вам апартаменты Григория Ефимовича. — Секридов попятился назад, видя, как наливаются свинцовой злостью глаза гостей: если в них не стравить давление, они и сами взорвутся, и квартиру всю разнесут. — Пожалуйте! Разденьтесь только, в квартире жарко. Да и в шубах неудобно...

Секридов ловко, будто всю жизнь занимался этим, принял от сердитых господ шубы и шапки, определил на вешалку. Поинтересовался невинно:

   — Может, чайком побаловаться желаете?

   — А ну кончай пыль из подушек выбивать! — вскипел поставщик оружия. — Если найдём здесь кого-нибудь из своих лярв — дырка в черепе обеспечена и тебе и Гришке.

   — Договорились! — соглашаясь с таким условием, скромно потупил глаза опытный филёр.

Женщин в квартире не оказалось. Ни одной. Молчун Терентьев был расторопным человеком, успел их прямо в ночных рубашках спустить по лестнице чёрного хода вниз. Хорошо, что пальто их и шубы висели не в прихожей, а на другой вешалке, если бы рогоносцы увидели их в прихожей — без стрельбы не обошлось бы. Гости заглянули даже в спальню «старца».

Распутин лежал ни жив ни мёртв. Надвинув на голову подушку, он тихо всхрапывал, делая вид, что погружен в глубокий сон.

Когда гости ушли, Распутин появился в прихожей, бледный, с отёчными потемневшими глазами и мокрой, нехорошо подрагивающей бородой, спросил шёпотом:

   — Ушли?

   — Так точно! — коротко отозвался Секридов.

   — Хорошо, что я вас, филёров, в дом догадался пустить, — сипло пробормотал Распутин, — это мне Бог повелел...

О Белецком он уже забыл. Секридов деликатно похмыкал в кулак. Распутин перекрестился в угол:

   — Вот страхи-то Господни, а! Молиться сегодня буду, грехи свои замаливать... Никуда не пойду!

Хватило его ненадолго. Испуг прошёл, и Распутин поехал в любимую «Виллу Роде» пить водку из кофейника и мадеру из двухлитрового чайника, прямо из носика — очень ему понравилось пить мадеру из носика...

   — Не надо чикаться со стаканом, — говорил он, — продукт, нигде не задерживаясь, оказывается прямо в организьме. — То, как он произносил слово «организм», вызывало у всех улыбку.

Инженер Гейн, а по некоторым документам — Гейне, что давало инженеру возможность говорить о своём родстве с гениальным поэтом, Распутину не понравился: слишком вертляв, мокрогуб, быстроглаз, длинный нос имеет цвет свёклы — это единственное, что приглянулось в инженере «старцу», поскольку Распутин и сам был носат. Он хотел выругаться, но, глянув на нос Гейна, ругаться не стал, лишь вытянул ноги в мягких, на рубиновой байковой подкладке, лаковых галошах, пошевелил в них пальцами ног.

   — Ну, выкладывай! — Голос у Распутина был едок и знающ.

   — Отец святой, может, прежде стопочкой угостишь? — неожиданно попросил Гейн.

Распутин вновь глянул на длинный свекольный нос инженера. Усмехнулся.

   — Ежели ты чего-нибудь полезное для меня принёс — «монополькой» зальёшься, до конца жизни не выхлебаешь; столько её у тебя будет, а ежели...

   — Отец святой, ну стопочку... — начал канючить Гейн.

   — Что, колосники в печке совсем перегорели? — вспомнил. Распутин когда-то услышанную в Москве фразу.

   — Нет, не колосники, с колосниками всё в порядке, а вот сосуды расширить надо, — с жалобным видом пояснил Гейн, — у меня болезнь сосудов — сужение... Пока не согрею их, не расширю пока — маюсь дикими головными болями. Даже соображать перестаю.

   — Ну, милок, — Распутин не выдержал, крякнул, — видал я всяких интеллигентов, но таких...

   — Истинную правду говорю, Григорий Ефимович, — сосуды...

Распутин сдвинул под табуретку ноги в лаковых галошах, приподнялся и выкрикнул зычно, так, что в груди у него что-то хрустнуло:

   — Дуняха, налей в гранёный стакан водки, возьми пару картох, кусок хлеба и принеси сюда!

У инженера красным светом, будто у кролика, зажглись глаза, он глянул в сторону кухни и облизнулся. Дуняшка копалась долго, чем-то громыхала, будто искала водку среди кастрюль, на лбу инженера от нетерпения даже появился пот, рот начал нервно подёргиваться.

«Хар-рош, — невольно отметил востроглазый Распутин, — да он больной совсем. Такого в руках держать очень легко. За стопку водки он продаст кого угодно — и мать с отцом, и царя с царицкою. Мда-а-а». Наконец Дуняшка принесла стакан водки, наполненный до краёв, неочищенную картофелину и кусок огурца — набор немного не тот, что заказал Распутин, но «старец» придираться к «племяшке» не стал, вяло махнул рукой и показал глазами на инженера:

   — Ему вот. Не пьёт человек, а лечится.

Гейн подхватил дрожащей рукой стакан, стремительно поднёс ко рту, выпил жадно, в несколько крупных гулких глотков, лицо у него быстро расслабилось, стало спокойным, довольным, он стряхнул себе в рот остатки водки — несколько капель, — и облегчённо вздохнул: