Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. История Востока - Сергей Нефедов

Необходимо отметить, что существование исламской справедливости признавали даже ярые враги ислама: «И все же великое правосудие существует среди поганых, – писал серб, вернувшийся из турецкого плена. – Они соблюдают правосудие между собой, а также ко всем своим подданным… ибо султан хочет, чтоб бедные жили спокойно… над ними владычествуют по справедливости, не причиняя им вреда»[2084]. «Не наживе, но справедливости служит занятие правосудием у этих безбожных язычников… – свидетельствует Михалон Литвин. – И знать, и вожди с народом равно и без различия предстают пред судом кадия…»[2085]. О справедливости турок говорили на Востоке и на Западе; эта молва распространялась вместе с диффузионной волной, вызванной победами османов. Угнетаемые православные в Литве и Польше представляли жизнь в Турции, как райское блаженство[2086]. Крестьяне ждали прихода турок и в других странах Европы. «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, – говорил Лютер, – люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями»[2087]. Разыгрываемые на немецких ярмарках «масленичные пьесы» обещали народу, что турки накажут аристократов, введут правый суд и облегчат подати. Итальянские философы-социалисты призывали к переустройству общества по османскому образцу, автор «Города Солнца» Таммазо Кампанелла пытался договориться с турками о помощи и поднять восстание[2088].

12.2. ФОРМИРОВАНИЕ ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ

В соответствии с теорией военной революции освоение нового оружия сыграло большую роль в формировании новой имперской иерархии, носившей открытый и эгалитарный характер. Отсутствие потомственной знати и сословных привилегий вызывало удивление всех посещавших Турцию европейцев. «Во всем этом многочисленном обществе, – писал де Бусбек, – нет ни одного человека, обязанного своим саном чему-либо, кроме своих личных заслуг…»[2089]. «Среди них нет ни герцогов, ни маркизов, – писал об османских сановниках венецианский посол Л. Бернардо, – все они по своему происхождению пастухи, низкие и подлые люди»[2090]. «Там нет никакого боярства, – писал Юрий Крижанич, – но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость»[2091]. Все были равны перед законом и всем открывались одинаковые возможности для продвижения по службе; многие крупные вельможи были принявшими ислам славянами, албанцами, греками. Большая часть армии говорила по-славянски; воины, янычары и сипахи, сами выбирали своих командиров из числа самых отчаянных храбрецов[2092]. Эти эгалитарные порядки, безусловно, противоречили тюркским традициям местничества, но в то же время соответствовали системе «капыкулу», восстановленной Баязидом I и Мурадом II.

Старая знать, естественно, сопротивлялась утверждению новых порядков, и борьба была достаточно длительной. Мурад II первым стал выдвигать своих неродовитых ставленников на должности везиров и беглербегов. Решающий удар старой знати нанес Мехмед II (1451-1481 гг.). Вскоре после взятия Константинополя находившийся в ореоле славы султан приказал казнить обвиненного в государственной измене великого везира Халил-пашу. Вслед за этим были казнены многие беи, их владения (мульки) были конфискованы, а на высшие посты стали назначаться преимущественно «капыкулу» и новообращенные мусульмане[2093]. Однако беи не смирились с наступлением на свои права; в 1481 г. Мехмед II был отравлен своим сыном Баязидом, вступившим в союз со знатью. Баязид II вернул беям часть отнятых владений, но его сын Селим I вновь конфисковал мульки знати. Селима называли Грозным: он выступал в традиционном образе восточного монарха, охраняющего справедливость с помощью жестоких казней. Возвеличение самодержавия достигло такой степени, что все приближенные называли себя рабами султана и он одним мановением руки приказывал казнить вельмож, обвиненных в казнокрадстве или измене[2094].

Таким образом, тенденция к эгалитаризму, инициированная действием технического фактора, сомкнулась со старой этатистской традицией. В этом направлении действовали и процессы социального синтеза. Взятие Константинополя и завоевание обширных христианских территорий привело к тому, что процесс социального синтеза вступил в новую фазу, характеризовавшуюся существенным присутствием византийских культурных элементов. Уже в первой половине XV в. по крайней мере шесть великих везиров были византийцами, перешедшими на службу к султанам и принявшими ислам[2095]. Почувствовавшие изменение этнополитической ситуации византийские историки описывали Мурада II как справедливого и гуманного правителя[2096]. Георгий Трапезундский называл завоевателя Константинополя Мехмеда II «справедливейшим из всех самодержцев», «самым благородным из ныне живущих»[2097]. Сто лет спустя Иван Пересветов, продолжая эту византийскую традицию, писал: «Царь турецкий Магмет-салтан по своим книгам стал великим философом, а как греческие книги прочел… то великой мудрости прибавилось у царя Магмета… Много же мудрости почерпнул Магмет, если великую правду в царстве своем ввел… ту мудрость царь Магмет взял из греческих книг, где сказано, каким грекам следовало бы быть»[2098]. (Заметим, что Мехмед II действительно знал греческий язык и читал греческие книги). Пересветов утверждал, что императоры поздней Византии – а точнее, их «бояре» – исказили истинные традиции православной империи, а «Магмет-салтан» явился восстановителем этих традиций. Суть этих традиций, как говорит «Эпанагога», заключалась в том, что «император представляет собой воплощение законности и общее благо для всех подданных»[2099].

Перенимание византийской традиции с внешней стороны выразилось в принятии Мехмедом II титула «римского императора», «кейсар и-Рум»; эмблема Константинополя, полумесяц, стала изображаться на османских знаменах[2100]. Византийское влияние можно усмотреть и в издании кодекса законов, точнее трех кодексов, известных в совокупности как «Канун-наме Мехмеда Фатиха». В мусульманском мире прежде не было законодательных кодексов, поскольку считалось, что законы предписываются Кораном и правилами шариата. В Византии же было принято составлять законодательные кодексы, и самыми известными из них были кодекс Юстиниана и «Эпанагога». Полагают, что само слово «канун» происходит от греческого «канон», а слово «фирман» является калькой с греческого «хрисовул». Халил Инальчик, правда, предполагает, что при создании «Канун-наме» Мехмед II следовал «тюркско-монгольской» традиции, по-видимому, имея в виду «Ясу» Чингисхана[2101]. Возможно, что в принципиальном решении создания кодекса законов сказалось и монгольское (а точнее, китайское) влияние, но нельзя отрицать, что в данном случая Мехмед II выступал в соответствии с «Эпанагогой» как «воплощение законности и общее благо всех подданных».

Характерно, что в соответствии с концепцией «общего блага» Мехмед II объявлял себя защитником бедняков от «сильных»[2102] – и именно эта защита была целью провозглашения «Канун-наме», в которых устанавливались, в частности, точные размеры податей и повинностей и меры против их превышения. Как отмечалось выше, репрессии против беев при Мехмеде II сопровождались конфискацией их владений (мульков); были конфискованы и многие вакфы, созданные беями и приносившие им доход. В 1470-х гг. Мехмед приказал провести по всей стране проверку всех дефтеров и прав владения землями; многие проверяемые документы признавались недействительными, и мульки и вакфы отписывались в казну. После этих массовых конфискаций 90% пахотных земель относилось к категории государственных земель, мири[2103].

Факт проведения земельной переписи с целью конфискации «незаконно» приобретенных владений не имеет аналогов в мусульманской истории. Но такой прецедент имел место в истории Византии: так поступил император Василий II, объявивший себя, так же как и Мехмед II, защитником бедняков от «сильных».

Среди позаимствованных османами византийских порядков наибольше значение имело перенимание налоговой системы[2104]. Так же как в Византии, за нормальное хозяйство считался крестьянский двор, владевший упряжкой из пары быков – эта упряжка (и все хозяйство) в Византии называлось «зевгарем», а у турок – «чифтом». Такое хозяйство должно было обрабатывать участок земли, который тоже назывался чифтом и составлял (с возможными вариациями по провинциям) 70-80 денюмов хорошей земли, или 100 денюмов средней земли, или 130-150 денюмов земли худшего качества (1 денюм равен 0,092 га)[2105]. По расчетам А. С. Тверитиновой чифт соответствовал по размерам византийскому зевгариону[2106]. Второй разряд крестьян в налоговой классификации составляли семьи, владевшие одним быком и, соответственно, половиной чифта (или зевгаря). В третий разряд записывались крестьяне, не имевшие тяглового скота, – их назывались в Византии «актемонами», а у турок – «беннаками». Крестьяне платили переведенную на деньги десятину урожая («ушр»), а также поземельный и подушный налоги. Подушный налог в Османской империи, как и везде в мусульманском мире, платили только неверные; так же как и в Византии, он составлял одну золотую монету (номисму, динар, перпер или миткаль, которые были примерно равны по весу). Что касается поземельного налога, то при завоевании новых территорий османы проводили перепись населения и устанавливали налог на чифт, «чифт-ресми», исходя из прежних размеров обложения (позже чифт-ресми был унифицирован[2107]). В этот налог входили и трудовые повинности, переведенные на деньги, причем по низким ставкам, что было весьма выгодно для крестьян[2108]. После унификации налоги стали значительно меньшими, чем до завоевания; например, по расчетам югославских историков, в Боснии уровень совокупной ренты уменьшился с 3/5 до 1/5-1/4 дохода крестьянского хозяйства[2109]. Мусульмане не платили джизью, поэтому их рента была меньше, чем у христиан: «ушр» составлял по крайней мере половину их налогов, и в целом налоги равнялись 1/6-1/5 урожая[2110]. В денежном выражении характерны цифры налогов в вилайете Гелиболу (середина XVI в.): для мусульман «ушр» составлял 50 акче со двора, «чифтресми» – 22 акче, всего 72 акче, христиане же платили 87 акче и еще джизью (примерно 30 акче)[2111].