Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. История Востока - Сергей Нефедов

Ф. Бродель в свое время выдвинул тезис о том, что в XVI в. рост населения, сопровождавшийся ростом цен и падением потребления, происходил синхронно во всем обширном регионе Средиземноморья, в том числе и в Османской империи. Эта идея была поддержана большинством специалистов по османской истории[2145]. Сравнительно недавно С. Осмукур и С. Памук показали, что падение реальной заработной платы в турецких городах происходило одновременно с падением заработной платы в городах Европы, причем реальная заработная плата в Стамбуле была ниже, чем в Париже, Вене, и Валенсии[2146]. Между тем по расчетам В. Абеля уровень заработной платы в Валенсии во второй половине XVI в. составлял в пересчете на хлеб около 4 кг и был одним из самых низких в Западной Европе[2147]. Следовательно, если исходить из уровня реальной заработной платы, то кризис потребления в Османской империи был более острым, чем в других областях Средиземноморья.

Нехватка продовольствия уже в 1555 г. вызвала запрещение на вывоз хлеба из Турции. Правительство предпринимало энергичные усилия, чтобы наладить хлебное снабжение Стамбула и других городов. Воеводы Валахии и Молдавии были обязаны обеспечивать закупки зерна; купцы получали патенты, в которых указывались закупочные цены и цена в стамбульском порту. Степи между Варной и Днестром превратились в обширный район экспортного зернового производства; в степях Добруджи были вырыты сотни колодцев, позволившие оросить пашни. В южных областях правительство поощряло распространение риса, однако в целом надо признать, что власти уделяли мало внимания ирригации, перекладывая оросительные работы на плечи крестьян[2148].

Огромное значение в поддержании существования бедняков имела традиционная мусульманская благотворительность. Верующие жертвовали свои деньги и имущество в благотворительные учреждения (вакфы), которые владели обширными землями и многочисленными домами в городах. При вакфах имелись большие кухни (имареты), где ежедневно получали пищу тысячи бедняков. Своеобразным проявлением благотворительности было «трудоустройство» многих тысяч юношей, пришедших из деревень, в качестве учеников-послушников (софтов) мусульманских медресе. Софты жили очень бедно и чутко реагировали на каждое повышение цен, в городах часто происходили бунты полунищих послушников[2149].

Но ни власти, ни благотворительные учреждения не могли сдержать быстрый рост городов, которые впитывали в себя огромные массы излишнего сельского населения. В 1475 г. в Стамбуле насчитывалось примерно 65 тыс. жителей, в 1550 г. – более 500 тыс. В 1574–1575 гг, а затем в 1588, 1590, 1595 гг. столицу поразил голод[2150]. «На огромный Стамбул обрушились несчастья: нищета, дороговизна, катастрофический голод и, наконец, чума, – писал Ф. Бродель. – С 1561 по 1598 год по переписке венецианского баила можно насчитать 94 месяца чумы (в целом почти восемь лет), и это еще заниженная цифра»[2151]. Чума 1591 г. унесла в Стамбуле и окрестностях 80 тыс. жизней, примерно такое же число жертв было в эпидемию 1594 г.[2152]. Во время голода 1574–1575 гг. вспыхнула волна бунтов софтов, прокатившаяся по всей Анатолии. В некоторых местах софты не просто бесчинствовали и грабили, но принуждали сипахи выплачивать им значительные денежные суммы. Новые бунты произошли в 1579– 1583 гг.; султанское правительство обещало софтам прощение в случае прекращения мятежей, но бунты вспыхивали еще не раз в последние годы XVI в.[2153].

Рост населения вызвал кризис не только в городах и деревнях, но и в кочевых юртах. В Западной Анатолии кочевники составляли 15% населения, их численность возросла в 1520-1570-х гг. на 52%[2154]. Между тем по мере увеличения посевов площадь пастбищ сокращалась, это вызывало острые конфликты между кочевниками и земледельцами. Османское правительство стояло в этих конфликтах на стороне земледельцев; оно предписывало племенам места стоянок и маршруты передвижения, проводило переписи и облагало кочевников налогами. Привыкшие к вольной жизни степняки с трудом мирились с этой регламентацией. Вдобавок после реорганизации армии племенные ополчения перестали участвовать в военных действиях, и кочевники уже не могли рассчитывать на военную добычу. Молодые джигиты уже не могли попытать счастья на границе в рядах «акынджи» и обогатиться набегами. Подразделения яя и мюселемов также потеряли свое военное значение, и их стали использовать в основном в обозе. В силу этих военно-технических причин кочевники потеряли положение военного сословия, «аскери»; их все чаще приписывали к «райе». Такая ситуация резко контрастировала с тем положением, которое кочевники занимали в соседнем Иране. В итоге кочевники ненавидели бюрократическое правительство, племена часто поднимали восстания и уходили через границу в Иран и Азербайджан[2155].

Таким образом, и в деревнях, и в кочевых юртах росло число молодых холостяков, «лишних людей», которые не имели занятия и которых в османских документах называли «левендами». В годы голода многие из них становились разбойниками, и слово «левенд» вскоре стало обозначать также и разбойника[2156]. Другие шли в солдаты-наемники; воспользовавшись стремлением левендов прокормиться военной службой, османское правительство во второй половине XVI в. перешло от рекрутирования азебов к их найму. Этих солдат-наемников называли «секбанами» или «тюфенгчиями», так как они были вооружены мушкетами-«тюфенгами». До середины XVI в. мушкеты были в первую очередь оружием регулярного корпуса янычар, который обеспечивал стабильность монархии. Теперь же благодаря наемничеству новое оружие получило относительно широкое распространение. После окончания компании наемное войско распускалось, но левенды отказывались сдавать оружие и расходились по стране, пытаясь наняться в военные отряды провинциальных губернаторов-пашей или стать охранниками. Однако устроиться таким образом удавалось немногим, а остальные присоединялись к разбойникам[2157].

Некоторые историки акцентируют внимание на роли левендов-тюфенгчиев в кризисе конца XVI в., указывая на то обстоятельство, что появление мушкета дало крестьянам оружие, которое позволило им претендовать на место в военном сословии – и именно эти претензии крестьян подвигли их на восстание. По мнению Х. Инальчика, распространение мушкета было следствием продолжавшейся военной революции, важным моментом которой было вытеснение рыцарской кавалерии пехотой, что влекло за собой падение роли сипахийского сословия и, соответственно, повышение социального статуса пехотинцев-туфенгчиев, завербованных из крестьянской среды[2158]. Несомненно, военно-технический фактор способствовал нарушению социального равновесия, действуя в унисон с демографическим фактором, но, по нашему мнению, вряд ли было бы справедливо выдвигать его на первое место. Известно, что аркебуза стала массовым оружием еще в конце XV в., но она превратилась в оружие мятежников лишь через сто лет, когда перенаселение и падение потребления (попросту, голод) породили многочисленные отряды разбойников-левендов. После кризиса, когда население уменьшилось, а потребление возросло, уменьшилось и количество разбойников, и они уже не представляли опасности для государства, хотя по-прежнему претендовали на место в военном сословии. Таким образом, претензии простолюдинов на более высокий статус проявлялись в широком масштабе лишь в период перенаселения и падения потребления и, очевидно, имели своей целью повысить уровень потребления.

Сжатие поставило тяжелые проблемы и перед военным сословием. Численность сипахийского ополчения (вместе с приводимыми сипахи-всадниками) в течение XVI столетия увеличилась вдвое, с 60 до 130 тыс. воинов[2159]. Число претендентов на звание сипахи росло вместе с численностью армии, любой храбрый воин мог быть рекомендован командирами, которые часто использовали это средство для возбуждения отваги своих подчиненных. Однако, поскольку конкуренция за места возрастала, получение султанского ордера на владение тимаром еще не означало получения тимара, так как свободных тимаров не хватало[2160]. Пытаясь решить эту проблему, правительство уменьшало размеры тимаров, отдавало в тимар лишь часть деревни или предоставляло один тимар нескольким воинам. Особенно тяжелое положение сложилось после девальвации акче в 1584 г., когда в результате роста цен реальные доходы сипахи (получаемые в деньгах) уменьшились в 2-3 раза, упав до уровня доходов крестьянских хозяйств[2161]. В то время как падение государственных налогов в результате инфляции компенсировалось их повышением, рента, получаемая сипахи, оставалась фиксированной; в результате доля сипахи в общем объеме крестьянской ренты резко сократилась. В начале XVI в. сипахи Румелии получали примерно 50-70% сборов с сельского населения, а в конце этого века – лишь 20-25%[2162]. Падение доходов побудило многих сипахи под разными предлогами требовать от крестьян увеличенную ренту, и отчеты кади свидетельствуют о нарастающей напряженности в деревне[2163]. Изученные В. Мутафчиевой материалы проверок, проведенных в 1605-1606 гг., показывают, что подавляющее большинство сипахи владели минимальными кылыдж-тимарами в 2-3 тыс. акче. В то же время резко возросли доходы высших прослоек элиты: в ряде случаев за санджакбеем числился доход почти равный общему доходу всех сипахи санджака[2164]. Таким образом, происходил процесс фрагментации элиты и поляризации ее различных прослоек в отношении доходов.