Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

о чем ему горевать? Не оплакивать же Грайно, впору, скорее, смеяться. Размышляя так, Хельмо впервые в жизни не радуется ласке, от которой отвык, до тошноты хочет оказаться подальше, забиться в угол, заткнуть уши. Но ведь палаш… дядя принес палаш. Хоть какую память.

– Я бы… только если бы он сам отдал… – лепечет Хельмо и пытается вернуть оружие. Но дядя уже спрятал руки за спину и словно злится:

– Хочешь, чтобы я у царя спросил разрешения? Так ведь спрошу. Царь наверняка знает, чего бы твой наставник хотел. Он о нем все знает, все.

Нехорошо он сузил глаза, а вот складки в углах рта не гневные – горестные. Ясно: Вайго, конечно, Вайго. Не думал дядя, что гибель Грайно станет не освобождением от прежних бед, а началом новых. Бранил, называя растратчиком и безумцем, не мог предугадать, что, как отберут у врага жизнь, сам дядя с большинством любимцев окажется в опале, под подозрением, отлучен от царя. Вот и мается теперь.

– Так берешь? – почти рычит, хотя рычать не умеет.

– Беру, – шепчет Хельмо, только чтобы кому-то из них двоих полегчало.

И дядя выдыхает:

– Славно. Носи с честью.

Хельмо прижимает оружие к себе, бережно убрав в украшенные бледной бирюзой ножны. Рукоять хорошо лежит в руке, будто палаш родной, будто ковался для Хельмо. От этого только хуже. Не ребенок, нельзя плакать, но первая слеза бежит по щеке и жжется. Как теперь жить, кто учить будет?

– Пойду я, свет мой. – Хинсдро, кажется, понимает, треплет по плечу. – Царь меня к себе наконец зовет… может, смягчился. А может, я его утешу чем, не знаю.

Утешить… как его утешить? И надо ли? Хельмо снится: когда дядя уходит, в укутанную черным плащом спину летят отчаянные слова, почти крик:

– Дядя, Грайно не отпели! Я знаю, не отпели и на болоте оставили. Почему? Ведь выяснили, что никакого заговора он не устраивал, нет, это против него…

Дядя оборачивается резко, зыркает колюче. Вокруг ярких глаз особенно хорошо видны болезненные тени. Точно болотные огоньки глядят из трясины и велят: «Молчи».

– Куда лезешь… царь сам решил! – Голос срывается опять на рык. – Царь решил, слышишь, ты? – взблескивают глаза. – Не я, где мне? Или хочешь, чтобы и это спросил?

И чудится вдруг, будто сам дядя вот-вот завоет не то от страха, не то от горя. Хельмо не отступает, но потупляется, крепче прижимает к себе ножны. Он не ощущает себя на свои тринадцать, словно стал снова ребенком, едва научившимся ходить и говорить.

– Нет… нет, дядя. Не надо. И… я знаю. Тяжело тебе. Прости.

– И ты. – Дядя тоже спохватился, устыдился, видно. – И ты, Хельмо, зря я…

Но Хельмо все понимает.

Царь едва оправился от лихорадки – и почти все время молчит, не пирует, не смотрит войска. Не принимает послов, редко выходит к народу. Теперь никто и сам не хочет говорить с царем лишний раз. Хотя Грайно Грозный умер, Вайго Властный словно забрал себе его прозвище. Боятся его как никогда прежде, ведь жалеть не дает. Только Грайно давал. И жене, еще живой, но замкнувшейся и подурневшей. Но с женой тоже все неладно.

– Пойду… – дядя, хромая, скрывается за воротами.

Покинутый, Хельмо во сне прижимается подбородком к рукояти чужого палаша.

И просыпается наяву, когда холодная сталь касается его щеки.

* * *

– Я пришел за твоей головой.

Ни вскочить, ни даже понять что-то он не успел – блеснули в сумраке желтые глаза. Удар раскроил мятые покрывала на месте, с которого Хельмо шарахнулся прочь, в ушах зазвенело: лезвие широкого меча наскочило на червленый щит. Закололо в висках, но, превозмогая дурноту, Хельмо перекатился по траве в поисках хоть какого-то оружия.

– Стой!

Враг – железнокрылый – заставил его прянуть в сторону, противоположную той, где были палаш и пистолет. Прежде чем его бы настигли, Хельмо схватил знамя на металлическом древке, вскинул почти наудачу. Клинок лязгнул по железу. Хельмо напряг руки, вскочил, опять отпрянул, выпрямился, судорожно вздохнув. Железнокрылый смотрел пристально, исподлобья – широко расставленные дикие глаза на лице цвета меди.

– Не кричишь… – протянул он на чистом солнечном наречии. – Не зовешь своих.

Хельмо, лихорадочно оценивавший его сложение и наличие другого оружия, начал подступать. Железнокрылый, явно насмехаясь, шагнул назад. К счастью, пистолета у него не было: дикари, как ни боролись с ними лунные, почти не признавали огнестрел. Они любили пускать кровь, и чем больше, тем лучше. Особенно в поединках один на один.

– Раз ты здесь, в лагере кипит бой, – наконец произнес Хельмо. Немигающие глаза с кривыми зрачками буравили его. – Так к чему звать тех, у кого полно забот?

За мгновение до последнего слова дикарь взлетел и обрушился сверху. Рубящий удар срезал Хельмо прядь волос, задел кожу на темени. Даже не это, а сама близость смерти – свист клинка подле уха, рычащий выдох – сбила дыхание. Но удар удалось отразить, удалось устоять и, отступая, ударить самому – ногой, кованым каблуком по крылу. Хельмо не приходилось драться с железнокрылыми вот так, не считать же штурм Тарваны, когда его сбили с лошади. Но уже тогда, катаясь с похожей тварью по траве, он узнал: крылья чувствительны к боли. Дикарь зашипел; за секунды, что он приземлялся, возвращал равновесие, распрямлялся, Хельмо метнулся в угол, к оружию. Пистолет был далековато, да и порох мог отсыреть без защитной смазки. Так что Хельмо выбрал верный палаш, с силой дернул из ножен. Напасть не успел: волна острой боли в боку заставила покачнуться.

– Зря не кричал, – засмеялись рядом. – Я пришел один.

Конечно, железнокрылый настиг его быстрее, чем он просчитал, и только рваность собственных движений спасла от удара насквозь. Но кровь хлынула, участок кольчуги, принявший атаку, разлетелся звеньями. Отбиваясь, Хельмо закусил губы, шатнулся. Он еле стоял, вязкие судороги разбегались по телу. Знобить стало сильнее – не первая рана за день.

– Она разрешила тебя сожрать, – прошептал дикарь, подаваясь ближе. – Ей нужна только твоя голова.

– Меньше… – огрызнулся Хельмо, парируя очередную атаку и силясь не думать об этих словах: они пугали куда больше, чем смерть, – болтай…

На поясе был еще кинжал, кажется. Но прежде чем мелькнула мысль, железнокрылый левым кулаком ударил в бок, прямо по свежей ране, и отшвырнул вторым ударом в корпус. Хельмо встретился затылком с собственным щитом и рухнул. Перед глазами поплыло, спина и шея взорвались болью, а в следующее мгновение дикарь опять был рядом.

– Меньше?.. – Рука впилась в волосы, вздергивая с земли.

Хельмо рванул с пояса кинжал и попытался вонзить