Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

любил повиноваться и подчиняться, а равно не любил иметь подчиненных. Вся моя история сложилась в ненависти к барину в галстуке и к официальным учреждениям. Эта психологическая ненависть не изжилась и по сие время. Я по своей натуре могу неприязненно относиться даже к нашим учреждениям с бюрократическими замашками. Политически долго определялся. Нравились анархисты, нравились эсеры, но по части войны до победного конца эсеры не нравились». В марте 1918 года вступил в Красную армию, а летом попал в отряд Северо-Западной области и уехал на чехословацкий фронт. Был политруком. «В партию, между прочим… вступил в июне 1918 года, но после ранения потерял партбилет и после выздоровления, когда прибыл в часть по случаю неимения билета, сказали, что „выбыл“, а я особенно не настаивал в принятии, так как не отделял принадлежности к партии от защиты сов<етской> власти, считая, что партия – часть от общесоветской власти».

«Выдержанности нет», – говорили один за другим товарищи по кружку. «Его поведение – это поведение интеллигентного, развитого крестьянина, – отмечал Осипов. – Его линия – линия крестьянства». «У него было определенное мнение во время дискуссии, а потом что? Он возмущается, почему нельзя читать секретное письмо, написанное тов. Троцким в ЦК партии». Выступая от имени пролетариата, товарищи воспринимали Шипилькевича как революционера-бунтаря, который случайно нашел себя в рабочей партии. О крестьянских корнях студента говорилось многократно. Однако крестьянское происхождение, как мы знаем, само по себе не считалось чем-то зазорным. Важно было определить, к какому именно психологическому типу крестьянина принадлежал Шипилькевич, а также как его классовая принадлежность сказывалась на поведении в период дискуссии, какой была его линия. Как мы увидим ниже, «тип» и «линия» были двумя призмами, через которые обсуждалась его кандидатура.

Тов. Пальцев: Вступление Шипилькевич в РКП несознательное. Он не осознал, что рабочий класс – гегемон. Он не знает его и порожденную им нашу партию, он не пытается стать членом нашей партии. Он ищет и только после победы нашей партии вступает в наши ряды. <…> Вопросы о революции и государстве, о крестьянстве, последняя дискуссия, вскрыли все. Он не знает, что у партии есть свои традиции, что кому можно знать. <…> Он не знает условий выработки партийного чутья. <…> Шипилькевич не чистый крестьянин, а крестьянин с образованием, органически стремившийся крестьянство выпятить. Он был бы эсером, если бы они стояли у власти. Он к нам пришел после нашей победы, и интерес к ней тоже после побед[885].

Пальцев критиковал не только неопределенную партпринадлежность Шипилькевича. Невыдержанность кандидата явствовала из неуважения к партийным традициям. Он, как и Троцкий, был оторван от истории большевизма. Не имея твердой почвы под ногами, Шипилькевич позволял себе разглашать секретные документы. Все это усугублялось еще и тем, что в нем говорила не просто юношеская запальчивость или крестьянская стихия, нет. По мнению Пальцева, Шипилькевич был мелкобуржуазным интеллигентом, маскирующимся под крестьянина и пытающимся говорить от лица крестьянства.

Селеснев был не менее категоричен, но его в Шипилькевиче пугал именно стихийный крестьянский размах, отрицание культуры, образования и науки. Селеснев видел в нем пучины дионисийского хаоса, готовые вот-вот поглотить аполлоническую городскую культуру. Если Пальцев видел в Шипилькевиче тип интеллигентского псевдокрестьянина, то Селеснев считал его квинтэссенцией крестьянской угрозы: «Для того, чтобы говорить о т. Шипилькевиче, нужен не аршин как мера, а верста. Это определенной социальной группы тип. Шипилькевич – это целая эпоха. Это тип – тип крестьянского бунта против городской культуры. Утек из деревни в армию. <…> К нам его толкнула война. <…> Он не стремится к интеллигентской культуре. У него нет выдержанной пролетарской партийной линии. У него крестьянский уклон…»

Аншон соглашался с предыдущими выступлениями в том, что Шипилькевич не пытается стать частью пролетарской партии, но четко классифицировать истоки его неоформленности затруднялся. С одной стороны, Шипилькевич был крестьянином-анархистом, носителем мелкобуржуазной психологии, не желающим ни за что брать ответственность, но с другой – он проявлял карьеризм, пытаясь во что бы то ни стало доказать превосходство крестьянства как класса: «У нас в кружке имеется ряд неоформленных товарищей. Тов. Шипилькевич человек сложившийся, оформленный, но широкой перспективы не имеет. Тов. Шипилькевич в партии чуждый человек. Его жизнь не вела к компартии. Если бы он ближе сошелся с анархистами, он у них и ужился. Он не терпит дисциплины, не хочет сам командовать, но чтобы и им не распоряжались. Руководителем в партшколе он был, чтобы доказать мощь крестьянства… Он не держит перспективы на пролетариат и его революцию».

Уровяс Петр Дмитриевич решил заступиться за Шипилькевича, но и в его речи центральное место занимало определение крестьянского типа кандидата. Для Уровяса Шипилькевич был воплощением потенциала, сокрытого в крестьянстве, а следовательно, при должном руководстве он мог бы пойти далеко: «Тов. Шипилькевич честнейший тип крестьянина. Он сознательно пришел в партию. Он самородок крестьянин. В наших условиях его исправим…»

Продолжая типологизацию Шипилькевича, Тейтелбаум Фани Яковлевна претендовала на оригинальность. По ее мнению, кандидат был даже не крестьянином, а чистым интеллигентом, причем интеллигентом, точно отнесенным ею к определенному историческому периоду: «Тов. Шипилькевич – тип эпохи реакции 1907–8–9 годов. Т. Шипилькевич тип имущего интеллигента. Он не чувствует партии, но его можно сохранить. У него есть анархичность в его тактике».

Паценгель Николай Саввич в отношении обсуждаемого был менее точным в определениях, чем Тейтелбаум, но его вердикт был более нюансированным: «Шипилькевич тип, в котором две души, и между этими двумя душами идет борьба. Он находится в определенной среде, имея борьбу этих двух душ. Очень характерно это выступление в партийной дискуссии. Ту точку зрения, которую он проводил, было заметно, что она не из души исходила, а он брал ее извне потому, что требовала окружающая среда. Принимая во внимание Шипилькевича как очень сложного психологического типа, мы должны сказать, что Шипилькевич не может быть несознательным. Он вполне сознательно вошел в партию, но он не все положения партии воспринял. <…> Шипилькевич революционная натура, но революционность не пролетарская… уклон в сторону мелкобуржуазной революционности». Для Паценгеля значение имела не классовая принадлежность Шипилькевича, а внутренний конфликт сам по себе. Именно эта двойственность сделала его уязвимым перед влияниями извне во время дискуссии. Шипилькевич был сознательным, но сознательность его носила отпечаток мелкобуржуазной раздвоенности.

Осипов Александр Александрович, выступавший следом, сделал акцент не на типе характера Шипилькевича, а на тенденциях его развития. Именно так можно было понять, чего от него ожидать в будущем: «В нашей партии есть случаи, когда революционеры делаются реакционерами (Богданов). Товарищи указывают, что Шипилькевич