Война. 1941—1945 - Илья Эренбург

В Вильнюсе было восемьдесят тысяч евреев. Немцы не захотели убивать их сразу: они желали насладиться длительной агонией. Они устроили два гетто — два лагеря смертников. Они растянули казни. Они убивали обреченных два года — партию за партией.

В Берлине до войны жил киноактер Киттель. Он хотел играть роковых злодеев, но даже бездарные режиссеры «Уфы» считали, что Киттель слишком бездарен. Он нашел новое призвание: он стал знаменитым палачом. Он убил десятки тысяч жителей Риги. Потом он прибыл на гастроли в Вильнюс. Ему поручили «ликвидацию гетто».

Узников утром выстраивали. Они знали, что если раздастся команда «направо», значит, их погонят на работу, если раздастся команда «налево», значит — Понары и казнь. Каждое утро они видели тот же перекресток и ждали — направо или налево. Семьсот дней…

«Вот вам подарки», — сказал Киттель. Суцкевер узнал платье своей матери — ее расстреляли накануне.

Сжигали живьем. Закапывали в могилу. Выкалывали глаза и выворачивали руки.

Поэт Суцкевер в первый день войны пытался пробраться на восток. У него на руках был ребенок — чужой ребенок, ребенок друга. Суцкевер не решился бросить ребенка, и этот легкий груз решил все — Суцкевера настигли немцы. А маленького сына Суцкевера убил Киттель.

Что происходило в этом мире смерти, где люди ждали казни, где женщины рожали, зная, что они рожают смертников, где врачи лечили больных, понимая, что казнь ждет и больных, и выздоравливающих, и самих врачей?

В январе 1942 года в гетто образовался партизанский отряд. Во главе его стоял сорокалетний вильнюсский рабочий Витенберг. Немцы узнали, что Витенберг не сломлен духом. Они пришли за ним, он скрывался под землей. Тогда Киттель объявил: «Если Витенберг не сдастся живой, завтра будут убиты все». Витенберг знал, что немцы все равно убьют обреченных, но он хотел, чтобы у партизан было время уйти в лес. Он сказал: «Горько, что я не могу застрелиться» — и, простившись с друзьями, он вышел к Киттелю. Немцы его пытали — выкололи ему глаза. Он молчал. Суцкевер проводил его до ворот гетто, и, вспоминая о Витенберге, он отворачивается.

Партизаны достали шрифт для польской подпольной газеты. Так узники гетто помогали своим братьям — литовцам и полякам. Гетто было советской землей: смертники слушали тайно радио, печатали сводки Информбюро, праздновали 1 мая, 7 ноября, 23 февраля.

В Бурбишеке взорвался немецкий арсенал. Погибли два еврея из гетто. Киттель думал, что это несчастный случай, но это были военные действия. Двое погибли не зря.

Тиктину было шестнадцать лет. Он проник в запломбированный вагон, откуда брал ручные гранаты. Его накрыли и ранили, когда он пытался убежать. Его вылечили, чтобы казнить. «Зачем вы крали гранаты?» — спросил Киттель. Тиктин ответил: «Чтобы бросать их в вас. Вы убили моего отца и мою мать».

Однажды вели на казнь очередную партию евреев. Они бросились на немцев; руками они задушили семь немецких солдат.

Триста евреев в гетто добыли оружие. Немцы взрывали динамитом дома. Триста смелых вырвались из гетто и примкнули к литовским партизанам. Среди них был поэт Суцкевер.

Убегавшие из гетто пробирались по трубам канализации. Один сошел с ума…

Крестьянка-литовка спрятала Суцкевера. В той деревне повесили литовца, и на виселице была надпись: «Он укрывал евреев». Немец сказал литовке: «Ты знаешь, что там написано?» Она ответила: «Знаю» — и спасла поэта. Советский народ знает, что дружба — это не только слова.

В Вильнюсе работал «Штаб Розенберга» — это заведение для грабежа ценных книг, картин, рукописей. Во главе «штаба» стоял доктор Миллер. В Вильнюс немцы привезли смоленский музей и сдали его доктору Миллеру. В самом Вильнюсе находился институт с лучшей в Европе коллекцией еврейских книг и манускриптов. Суцкевер думал, что он погибнет, но он хотел спасти памятники культуры. Он спас рисунки Репина, рукописи XV и XVI веков, письма Толстого, Горького и еврейского писателя Шолом-Алейхема.

Я сказал, что он думал об оружии, не о стихе. Но поэт всегда остается поэтом. Он добывал пулеметы. Он ждал казни. Он видел Киттеля. И он писал стихи. Осенью 1942 года он написал поэму «Колнидре». Ее содержание напоминает трагедию древности, но оно взято из жизни гетто. Во дворе Лукишской тюрьмы евреи ждут казни. Старик призывает смерть. Немцы убили его жену, четырех сыновей и внуков. Приносят раненого с перебитыми ногами. На нем шинель красноармейца. Это пятый сын старика — двадцать лет тому назад они расстались. Отец узнал сына, сын не узнал отца. Приходит немец-штурмовик. Он требует, чтобы ему воздали царские почести. Раненый красноармеец кидает в немца камень. Тогда отец убивает сына, чтобы спасти его от пыток. Этот сюжет может показаться неправдоподобным. Но тот, кто видел Киттеля, знает, что нет предела низости, и тот, кто провожал на пытки рабочего Витенберга, знает, что нет границ для самоотверженности.

Поэт Суцкевер вместе с другими партизанами сражался за свободу Советской Литвы. В его отряде были литовцы и русские, поляки и евреи. Они были спаяны не словами, но любовью к Родине. У поэта Суцкевера был в руке автомат, в голове — строфы поэмы, а на сердце письма Горького. Вот они, листки с выцветшими чернилами. Я узнаю хорошо знакомый нам почерк. Горький писал о жизни, о будущем России, о силе человека… Повстанец вильнюсского гетто, поэт и солдат спас его письма, как знамя человечности и культуры.

29 апреля 1944 г.

Сила слова

Казалось бы, теперь не до слов: спор решает металл. Но никогда слабый человеческий голос не звучал с такой силой, как на поле боя, среди нестерпимого грохота. Люди, живые люди, пришли от Волги к Серету. В этом победа человека над бездушной машиной фашизма. В этом и оправдание слова.

Я хочу сейчас сказать не о тех томах, которые мы знаем с детства. Их бессмертие доказано годами. Над ними не властны все факельщики мира. Я хочу сказать о хрупком газетном листе, которому положено жить один день, — о его торжестве, о силе слова неотстоявшегося, которое похоже на дыханье, легкое облачко в морозный день.

В годы мира газета — это часть жизни, ее подробность; газету читают вечером, она поучает и развлекает. В годы войны газета — личное письмо, от которого зависит судьба каждого.

Фронту может присниться тыл, но тылу не приснится фронт: тыл не видит войны. И миллионы людей жадно ищут в газетах статью, помеченную: «От военного корреспондента». Они хотят найти подтекст к скупым словам сводок. Да и фронтовик хочет взглянуть на себя, понять характер этой войны, причину успеха или неуспеха, природу врага, его нисхождение, подъем нашей армии. Военные корреспонденты — это глаза страны и это скромные люди, капитаны, майоры или подполковники, которые делят с армией все трудности походной жизни.

Военный корреспондент во время операции — на КП. Кончен бой, другие отдыхают, а военный корреспондент при тусклом свете коптилки в блиндаже или в хате пишет статью. Ему приходится думать и о стиле боя, и о стиле письма. Он едет ночью в непролазной грязи, вытаскивая «эмку». Он проталкивает свою статью по проводу, как проталкивают вагоны на узловой станции. Порой оказывается, что передача запоздала, что описание штурма города Н. устарело, так как уже взят город М… Какой неблагодарный труд и какая неприметная отвага.

Я знаю, что военному корреспонденту часто не хватает перспективы: он в гуще боя. Как солдат, он видит только такой-то участок, таких-то людей. Весной 1944 года читатель пресыщен эпизодами, он жаждет обобщений, эмоциональных выводов, мысли. Но вспомним первый год войны. Тогда всего нужнее было слово, и слово себя оправдало. Евгений Петров помог стране и миру увидеть бои за Москву. Он знал, что значило взять Медынь и Юхнов, и он сумел об этом рассказать. Он погиб, возвращаясь из Севастополя, и его имя чистейшего человека, веселого писателя и смелого солдата осталось связанным с севастопольской эпопеей. Борис Горбатов писал тогда романтично, приподнято и в то же время искренне. Мы увидели горе Юга и человека, который стоял насмерть. Север ожил в очерках Константина Симонова. Север был как бы символом неуступчивости и непримиримости. В дни обороны Москвы народ зачитывался очерками Евгения Кригера. Нужно съесть с войной пуд соли, чтобы разгадать войну, а соленая у войны соль… Василий Гроссман просидел в Сталинграде все время, пока длилась беспримерная оборона этого города; и он сумел показать скромных людей, которые стали героями, подвиги, близкие древним мифам и неотделимые от сердечной чистоты, простоты вчерашних учителей, рабочих, инженеров, агрономов, крестьян.

Когда военный корреспондент — писатель, прозаик или поэт, он невольно думает не о самом событии, но о его участниках. Корреспондент «Красной звезды» Олендер страстно любил поэзию. Я помню, как в приднепровском селе он читал мне стихи… Это был человек с большой военной культурой. Он видел в войне творчество, он прислушивался к дерзаниям, рутину он ненавидел и в поэзии и в тактике. Он был фанатичным тружеником. Его статьи, подписанные псевдонимом полковника Донского, помогли многим молодым командирам разобраться в наступлении. Без малого три года проработал, точнее, провоевал Олендер, прошел с армией от Сталинграда до Западной Украины и погиб, как солдат, от пули.