Война. 1941—1945 - Илья Эренбург
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начинается облава на зверя. Немцы много толковали об окружении. Вот он, огромный «котел», в нем Германия будет кипеть, как грешники в сере.
В июне 1942 года газета «Дас райх» писала: «Конечно, война на двух фронтах была бы губительной для Германии, но прозорливость фюрера состоит в том, что он учел положение. Когда англосаксы подготовятся к операциям, Россия будет выведена из строя». «Прозорливый» фюрер оказался жалким слепцом. Союзники наступают. Россия — на переднем крае. Красная Армия — в Румынии, и никогда еще она не была такой сильной, как в преддверье этого грозного лета.
Немцы обожают все «колоссальное». Их потрясает арифметика. Пусть они призадумаются над цифрами: 4000 кораблей, 11000 самолетов. Теперь немцам придется сражаться на нескольких фронтах. Надолго ли хватит у Гитлера и фрицев, и «тигров», и нервов?
Когда я писал осенью 1941 года: «Карфаген должен быть разрушен», это могло показаться вызовом судьбе, теперь даже немецкий сопляк и тот знает, что Карфаген будет разрушен и что мы будем в Берлине.
Часто говорят: «Переполнилась чаша». Да, переполнилась чаша нашего горя и горя Европы. Три года враг терзает нашу землю. Три года мы отдаем победе наших близких и нашу кровь. Время кончать с немцами! Наши танки рвутся к мостовым Берлина. Наши глаза летят на Запад. Довольно немцы топтали нашу землю! Скоро русская пехота пройдет по немецкой земле. Гнев и надежда ширят наши сердца. Вот она перед нами, наша сестра, наша любовь — победа!
8 июня 1944 г.
Кровь и чернила
Офицер Красной Армии обратился с письмом к председателю горисполкома Херсона, спрашивая о судьбе своей сестры Р. Ф. Сигаловой и своей свояченицы Е. Д. Черкасской. Вместо ответа он получил свое же письмо, на конверте было написано одно слово: «Расстреляны».
В Херсоне, как и в других городах Украины, немцы убили много невинных и беззащитных, женщин, детей, стариков. Мы еще поговорим с убийцами: в Берлине. Мы найдем среди палачей и тех, которые убили Сигалову и Черкасскую.
Сейчас я хочу сказать о другом: о бездушье человека, написавшего на конверте: «Расстреляны». Может быть, у этого чиновника, сидящего в горисполкоме, нет на свете родных, близких, друзей? Может быть, он не понимает, что такое человеческое горе? Он даже не счел нужным написать три строки офицеру Красной Армии. Он удовольствовался росчерком на конверте.
Великое горе, которое принесли нам фашисты, сблизило, сплотило советский народ. Мы поняли, что все мы — одна семья. За освобождение Украины умирали сибиряки, кавказцы и северяне. Один человек льет свою кровь за родину, а другой жалеет каплю чернил, минуту своего времени. Разве это допустимо в Советской республике? Разве не знает этот чиновник из херсонского горисполкома, что наш долг — смягчать боль каждого гражданина, что мученики, убитые фашистами, стоят перед глазами нашего народа, что их могилы священны и что память о них ведет Красную Армию на запад?
Мы гордимся воинами, которые сейчас на фронте судят убийц женщин Херсона. И нам стыдно за того человека, который не понимает ни горя офицера Красной Армии, ни совести нашего народа.
17 июня 1944 г.
20 июня 1944 года (Три года)
До войны мир плохо нас знал. Уже свирепствовала фашистская чума, а многие слепые демократы старались оградиться санитарными кордонами не от очагов заразы, а от страны, которая на пути социального прогресса опередила другие. Европе грозило великое затемнение, а дурные пастыри заслонялись от света. Я читал десятки книг, посвященных нашей стране и написанных иностранцами. В них было много живописных анекдотов и мало исторической перспективы. В них поражало отсутствие прозрения, потеря чувства пропорций. Иностранные туристы охотно останавливались на дорожных ухабах, на тесноте в московской квартире, на плохой обуви. Все это было правдой, и все вместе это было ложью: детали мешали авторам разглядеть целое. Они не увидели страну, которая сказочно росла, не поняли, что мы жили на лесах, что обуть двести миллионов труднее, чем обуть двести тысяч, не прислушивались к разговорам в тесной московской квартире, из которых они могли бы понять, что наш народ приобщился к знанию, что он стал хозяином государства. Снисходительно отмечая отсутствие того или иного предмета комфорта, они забывали, что по соседству с нами гитлеровская Германия и что мы должны думать об обороне.
За границей Россию изображали как «колосса на глиняных ногах». Три года тому назад это сравнение приводило немцев в экстаз, и оно заставляло некоторых американцев преждевременно нас оплакивать. Первые месяцы войны как бы подтверждали этот навет: издали люди не видели, что мы отступали, но не уступали, что в беде страна крепла, что заводы, перекочевав на восток, удесятерили продукцию и что солдаты, отходя, думали о наступлении. Теперь салюты Москвы говорят то, что оставалось непонятным чужестранцам, — у колосса крепкие ноги.
Казалось, мы должны были изнемочь после трех лет кровопролитной войны, но даже в самые блистательные эпохи, когда Вольтер льстил Екатерине или когда Наполеон пал под русскими пиками, даже тогда Россия не мнилась миру такой мощной, как теперь. Три года многое изменили. Мы были первыми солдатами Сопротивления, и мы будем первыми кузнецами победы.
Эта победа не далась нам даром. Мы ее оплатили кровью лучших. Мы во многом отказывали себе ради детей. Мы думали, что им суждено счастье. Им были суждены страшные бои.
В поте лица своего мы строили страну. Мы гордились нашими городами. Наша жизнь была необжита, как новая квартира, она пахла известкой, клеем, олифой. Немецкий танкист Гейнц Кальвой из дивизии «Мертвая голова» рассказывает: «Указывая на горящий дом, гауптшарфюрер Лютце кричал: «Этот замечательно горит! Так должно быть со всеми домами». Мы танцевали и пели вокруг горящих домов»… Да, они превратили в пепел труд поколения. Они назвали «зону пустыни» «высшим достижением немецкого военного гения».
Они отняли у нас реликвии. В Ясной Поляне они облюбовали дом, где жил Лев Толстой. Они устроили в нем конюшни. В музее Царского Села они устроили вошебойку. Из золота Новгородского кремля они сделали стаканы и пепельницы.
Они украли у нас доверчивость, доброту. Они заставили мирнейших людей благословлять оружие. Мы стали мудрыми, и эта мудрость тяжела, как камень.
Я напомню: это было ровно три года тому назад. Вася с припухлым детским лицом терзался: что лучше — история или лингвистика? Председатель колхоза «Заветы Ильича» мечтал о премии на сельскохозяйственной выставке. В Парке культуры ракеты чертили слова счастья. Молодой учитель Бобров шептал Оле: «Мы поедем с тобой в Крым». «К августу достроим поселок», — думал, засыпая, архитектор Чебуев. В пьесе «Машенька» старый профессор бормотал: «Где-то война, а мы трудимся», — и ему аплодировали. Ревновали: она улыбнулась другому. Терзались: трудно снять дачу. Гадали: каким будет июль, погожим или дождливым? На следующее утро (это было в воскресенье) Москва проснулась беспечной, по-летнему растомленной. Мысли шли к сирени, к лесу, к отдыху.
А по дорогам Литвы уже неслись обезумевшие женщины, и кровь пограничников уже горела на зеленой траве. Раздался хрип радио: «Граждане…»
Они долго готовились. Они обдумывали каждый шаг. Мюллер шел в Киев. Шульц шел в Ленинград. Квачке торопился в Москву. Их были миллионы, буйных и кичливых, они в нетерпении перебирали ногами, как застоявшиеся лошади. Профессора Иены, Марбурга, Гейдельберга, Бонна им читали лекции: о дворцах Петербурга, о свойствах русского чернозема, о древнем пути в Индию, об уральской руде. Они стояли в городах растерзанной Польши: студенты, скотоводы, пивовары, метафизики, колбасники, дуэлянты, воры, полицейские, сверхчеловеки, коммивояжеры, педерасты и бароны.
Среди них был Шрамке, который стащил в Париже восемь пар часов, Штольц, который изнасиловал пятнадцать полек, и Гайнц, который, взобравшись на Акрополь, отбил у Афродиты мраморный палец. У них были справочники: «Русские — низшая раса, созданная для повиновения». У них были словарики: «Давай корову. Становись к стенке. Ложись со мной спать. Копай могилу». У них были компасы, чтобы не заблудиться в сибирской тайге. У них были карты, чтобы пройти напрямик в Иран. У них были мощные танки, пикирующие бомбардировщики, порхающие минометы и автомобили всей Европы. У них были оберфюреры, зондерфюреры, штурмбаннфюреры, ротенфюреры, штандартенфюреры, шарфюреры, штафельфюреры, группенфюреры, и у них был фюрер, ефрейтор, который плюнул на Европу с Эйфелевой башни. В самую короткую ночь года они ринулись на восток. Они стреляли из автоматов в детей. Они давили танками женщин. Они жгли города. Они плыли, ползли и летели.
Это было всего три года тому назад. Как давно это было! Защищая Ленинград, погиб председатель колхоза «Заветы Ильича». Учитель Бобров убит у Сталинграда. Его Оля — связистка, сейчас она в Румынии. Архитектор Чебуев — командир саперного батальона, он дважды был ранен и прославился при переправе через Днепр. Вася не стал ни лингвистом, ни историком, он — разведчик. Автора пьесы «Машенька» убила бомба. Люди теперь гадают: каким будет июнь и где мы начнем наступать?