Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

всей перестройки, поскольку якобы тянули общество назад, в «застой». Короче, «культ Высоцкого» выполнял роль захвата — одной из важнейших операций в манипуляции сознанием. Цель ее — создать у манипулируемого ощущение принадлежности к одному и тому же «мы» с манипулятором («мы все за Высоцкого, а кто против него — наш враг»). Задача манипулятора — завоевать доверие. Как писал когда-то Ф. Ницше:

«Так как недостает времени для мышления и спокойствия в мышлении, то теперь уже не обсуждают несогласных мнений, а удовлетворяются тем, что ненавидят их. При чудовищном ускорении жизни дух и взор приучаются к неполному или ложному созерцанию и суждению, и каждый человек подобен путешественнику, изучающему страну и народ из окна железнодорожного вагона».

В итоге именно либералы выступили в роли «путешественников» и сумели навязать свое видение большей части населения с помощью технологии манипуляций. Как верно пишет С. Кара-Мурза:

«В окостенелой, нудной и затхлой атмосфере брежневской КПСС демократы предстали как группа с раскованным мышлением, полная свежих метафор, новых лозунгов и аллегорий. Они вели свободную игру, бросали искры мыслей — а мы додумывали, строили воздушные замки, включились в эту игру. На поверку ничего глубокого там не было, мы попались на пустышку, мы сами создали образ этих демократов — в контрасте с надоевшим Сусловым.

Придя к власти в СССР в 1985 году, демократы вбросили в сознание целый букет метафор и просто подавили на время способность к здравому мышлению — всех заворожили. «Наш общий европейский дом», «архитекторы перестройки», «нельзя быть немножко беременной», «пропасть не перепрыгнуть в два прыжка», «столбовая дорога цивилизации», «коней на переправе не меняют» и т. д. И хотя все это товар с гнильцой, плотность бомбардировки была такой, что основная часть общества была подавлена. Она не ответила практически ничем, кроме наивной ругани…»

Демонизация брежневского «застоя» со стороны либералов была типичной манипулятивной операцией, должной «раскачать» эмоциональную сферу аудитории. С помощью этого можно было легко возбудить те чувства, которые в обыденной морали считаются предосудительными: страх, зависть, ненависть, самодовольство. Вырвавшись из-под власти сознания, они хуже всего поддаются самоконтролю и проявляются особенно бурно. Посредством «культа Высоцкого» его конструкторы возбуждали в людях не только ненависть к отдельным чиновникам-запретителям или к державникам, но и подспудно к «развитому социализму», поскольку он якобы гно-бил великого барда за то, что он чуть ли не единственный пытался сказать людям правду. Как писала в «Московских новостях» кинокритик Н. Крымова:

«…Если уж мы должны числить Высоцкого в истории, вот ее парадокс: на протяжении примерно пятнадцати лет голос Высоцкого звучал в полную силу, нарушал тишину, ломал все преграды на своем пути, боролся с апатией. И все это — в годы застоя, безгласности и запретов…

«Нас мало избранных…» — сказал пушкинский Моцарт. И вчера, и сегодня — избранных мало. Но Высоцкий среди тех немногих, которым избранность обеспечена главным — абсолютным чувством правды…»

Здесь мы снова видим попытку заставить аудиторию двигаться в русле простых социальных стереотипов: «застой» — это время неправды, Высоцкий — немногий, кто нес людям правду. Автор не пытается объяснить людям, почему Высоцкому никто не заткнул рот, как это было, например, с А. Галичем, хотя на дворе время «безгласности и запретов». Это объяснение потребовало бы слишком глубокого копания в сути проблемы и могло бы привести к усложнению конструкции мифа, в то время как последний должен был быть по возможности прост, чтобы захватить как можно большую часть аудитории, привыкшую оперировать простыми понятиями. Уход в глубь проблемы был чреват поднятием на поверхность весьма скользких тем, которые манипуляторам были невыгодны.

Никто из причастных к раздуванию «культа Высоцкого» не стремился вытащить наружу его политическую составляющую, зато начался активный вброс в общество скандальных деталей из жизни барда, чтобы придать «культу» скандально-бытовую окраску. Зачем? Голодное на образы советское общество уже было «готово к разврату» (по В. Шукшину), и скандал мог привлечь к «культу Высоцкого» дополнительное внимание общества. Скандал «спускал с небес» барда — снимал с него ореол официозного (на фоне официального пиара была такая опасность) и делал его ближе миллионам его соотечественников, даже тем из них, кто никогда им не интересовался. Это было время зарождения «желтой прессы» в СССР (оно датируется примерно осенью 1986 года, когда в «Московском комсомольце» появились первые статьи о проституции), которая развивалась по лекалам подобных СМИ на Западе. Короче, «желтизна» должна была стать тем мостиком, по которому «культ Высоцкого» мог бы курсировать между элитарной и массовой культурами.

Первый громкий скандал вокруг имени Высоцкого в годы перестройки возник ранней осенью 1987 года, когда бывший приятель покойного барда, сценарист Эдуард Володарский, опубликовал в альманахе «Современная драматургия» (№23) пьесу «Мне есть что спеть…» (кстати, написана она была еще в 1981 году), где рассказал ряд нелицеприятных эпизодов из жизни Высоцкого. Самое интересное, но этот журнал читала лишь интеллигентная публика (в основном театралы), и вряд ли бы резонанс от этой пьесы имел столь широкий охват, если бы не постаралась центральная пресса, которая тут же раздула из мухи слона — оповестила всех о «грехе» Володарского и тем самым привлекла к его произведению внимание миллионов (тот самый мостик от элиты к массам). Журналистка Ю. Маринова, не вдаваясь в подробности, перечислила всем тем, кто не имел возможности ознакомиться с пьесой, следующие «подвиги» Высоцкого, описанные Володарским:

«…Как репетиции Владимир прогуливал, и как шмотки свои направо-налево раздавал сомнительным друзьям, и как он бесновался, когда его в газете обругали, и как он всем знакомым поэтам свои стихи раздавал и просил, чтобы помогли напечатать, а главное — вот где изюминка-то, — как он первую жену с двумя детьми бросил, как вторую мучил, как жены эти друг с дружкой ругались, а сами его понять не умели: одна в обычные серые будни тащила, другая — во Францию. Словом, информации для того, чтобы сделать Поэта «ближе», «роднее», хоть отбавляй — отборная, из первых рук, как говорится. Как будто за портьеру подсмотрел иль под кровать залег с магнитофоном…»

Самое интересное, но в это же самое время во Франции свет увидела книга Марины Влади «Прерванный полет», где она живописала куда больше нелицеприятных эпизодов про своего бывшего мужа (например, про его наркоманию, про которую в СССР мало кто знал). Отрывки из этой книги появились в декабре 1987 года в нескольких советских печатных изданиях («За рубежом», «Неделя» и др.), но там специально выбирались такие места из книги, которые не могли бы бросить «наркотическую тень» на барда (отметим, что эти отрывки