Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

быть, поэтому так беспощадно быстро сходят со сцены, изнашиваются, вырабатывают запасы своего таланта творцы популярного искусства? Спивается связавшийся с Голливудом Скотт Фицджеральд, разрушаются от постоянных допинговых доз наркотиков кумиры следующего поколения: Элвис Пресли и Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс и Джим Моррисон, не выдерживает гастрольно-коммерческих нагрузок Джо Дассен, гибнет от пули фанатика (а фанатизм тоже сила, действующая на тех, кто вызвал ее к жизни) переставший творить Леннон…»

По сути, поэт верно поставил диагноз: «культ Высоцкого» был направлен не на созидание, а на разрушение. Он ожесточал поклонников барда, настраивая их против существующего в стране режима даже сильнее, чем все «вражьи голоса», вместе взятые. Прав был поэт и в другом: этот культ не случайно вызрел в 70-е годы — он был следствием проникновения в СССР массовой культуры, которая на волне мировой глобализации начала проникать за советский «железный занавес» благодаря разрядке. Новое поколение советской молодежи, голодное на образы, было готово воспринять эту массовую культуру как свою собственную, как «глоток свежого воздуха в затхлом пространстве патриархального советского социума». Этому поколению нужен был массовый кумир, непохожий на все остальные: агрессивный, язвительный и… грешный. Грех — вот что стало особенно привлекать огромное число советских людей на исходе брежневской эпохи.

Пытаясь высветить разрушительную суть «культа Высоцкого», Куняев в своей статье не случайно рассказывает историю могилы некоего майора Н. Петрова, которая находилась в нескольких метрах от места последнего пристанища Высоцкого. По словам поэта, за эти четыре года, прошедшие со дня смерти барда, от этой могилы ничего не осталось — ее вытоптали поклонники Высоцкого. Куняев сообщал:

«…Вечерело, народ постепенно расходился. Я смог оглядеться вокруг и увидел то, что можно было предположить. Вокруг была истоптанная ровная земля. Могилы майора Петрова не существовало.

Я не могу себе представить, чтобы поклонники Блока, Твардовского, Заболоцкого или Пастернака могли позволить себе из любви к своему божеству равнодушно топтаться на чужих могилах.

Конечно, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», и отношения творца с человеком, открывающим сердце строке, звуку, картине, слышны и не всегда предсказуемы. Но в безбрежном эмоциональном море этой стихии должны мерцать сигналы друг другу, два маяка, две равноправные воли — человека искусства и человека жизни. Ибо, как сказал мудрец, «поэт должен помнить, что в прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в беспомощности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов».

Эта статья вызвала шквал возмущения со стороны либералов, поскольку они испугались, что люди могут поверить Куняеву и догадаться об истинной направленности «культа Высоцкого»: манипуляция сознанием («промывка мозгов») с целью привлечения симпатий к либерально-западнической идеологии. Но либералы зря волновались: большинство советских граждан были рады обманываться и поэтому априори не могли подпасть под влияние таких людей, как Куняев. Поэтому никакие доводы поэта, а также его сторонников не могли поколебать их слепой, поистине щенячьей любви к Высоцкому. А ведь среди тех, кто поддержал Куняева (их отклики были опубликованы в декабрьском номере «Нашего современника»), были люди, которые говорили разумные вещи. Приведу из этих откликов лишь один — Ольги Разводовой, преподавателя Воронежского университета:

«Герой Высоцкого не знает нормального мира народных, общечеловеческих ценностей. Но ежели судьба обделила — это одно, тут не вина, тут беда. Однако герой и не помышляет о нормальном мире нормальных ценностей. Возможно, я сужу предвзято. Но отсутствие диалога с Родиной, ответственности перед ней — очень серьезный показатель болезни. Нет душевного родства героя с народом, нет включенности в общее дело. Герой всегда особенный, всегда противопоставленный — заранее и всему. И совсем уже нерусская черта: самореклама. Поза настоящего мужчины, который, как ему и положено, нигде не пролил настоящую слезу…

Я боюсь Мужчины с неприкрытой претензией к жизни: отдай мне мое! Не вижу в нем веры, не вижу идеала. Не вижу, ради чего раздвоенный, страдающий певец встал к микрофону, точно к амбразуре.

Герой Высоцкого, претендующий быть Мужчиной, слишком смахивает на мальчика с гитарой из подворотни. Одно в нем устойчиво — качества хорошего кулачного бойца.

И еще одно: «бард» хотел улучшить людей. Но разве от этого легче? Хороши ли средства? Хорош ли его герой, его идеал? Если и была маска, то она приросла, стала лицом — есть у маски такая скверная тенденция прирастать. И надо быть великим мастером, чтобы соблюсти дистанцию. В данном случае — увы… Вот и прижился Высоцкий там, где явно не хотел бы. Сытые «сильные личности» поют его пьяными голосами. Держат за своего…»

Как покажет уже ближайшее будущее, эта история с вытоптанной могилой вскоре обретет страшную символику: под активное разворачивание «культа Высоцкого» либералы, объединившись с вороватой номенклатурой, «вытопчут» не только могилы, но и вообще всю страну. И никакие Станиславы Куняевы или Ольги Разво-довы им в этом помешать не смогут: слишком сильно болезнь зашла в глубь общественного организма, чтобы вылечить ее с помощью разоблачительной публицистики. К тому моменту мировые глобалисты уже мертвой хваткой вцепились в СССР, нацелившись на его природные и человеческие ресурсы. Как говаривал Глеб Жеглов: «Это же Эльдорадо! Клондайк!» Дело было за малым: привести в Кремль своего человека — глобалиста советского розлива. И в марте 1985 года такой человек нашелся: им стал 54-летний Михаил Горбачев, сменивший скончавшегося Константина Черненко.

Рекомендовал нового генсека патриарх Политбюро, глава МИДа Андрей Громыко, что отвечало чаяниям большинства либералов в парт- и госэлите СССР. Державники предпочли бы увидеть на этом посту другого человека — технократа Григория Романова, но у того влиятельного покровителя не оказалось (симпатизировавший ему министр обороны СССР Дмитрий Устинов подозрительно скончался буквально накануне эпохальных событий — в декабре 1984 года). В итоге уже спустя четыре месяца новый генсек избавится от опасного конкурента: Романов будет отправлен на пенсию в возрасте всего-то 62 лет. Отметим, что сия участь не коснулась более старых членов Политбюро вроде Андрея Громыко (75 лет) или Владимира Щербицкого (67 лет). Что объяснялось вполне просто: они реальной угрозы для Горбачева не представляли.

Приход к власти относительно молодого руководителя большинством общества был воспринят с энтузиазмом, поскольку люди к тому времени не только изрядно устали от ежегодных похорон (за последние три года один за другим из жизни ушли сразу три Генеральных секретаря ЦК КПСС), но и от имитации движения вперед. С приходом молодого лидера многим показалось, что теперь-то страна двинется навстречу долгожданным реформам. И движение действительно началось, но, как окажется, это было движение к пропасти, а не от нее. Но иначе быть не