Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

4 часа утра — самое коварное время для человеческого организма. Давление еще низкое, мозг снабжается минимальным количеством крови. Это час, когда чаще всего умирают люди. Высоцкий не стал здесь исключением.

М. Влади: «В четыре часа утра двадцать пятого июля я просыпаюсь в поту, зажигаю свет, сажусь на кровати. На подушке — красный след, я раздавила огромного комара. Я не отрываясь смотрю на подушку — меня словно заколдовало это яркое пятно…»

A. Федотов: «В свидетельстве о смерти потом мы записали: «Смерть наступила в результате острой сердечной недостаточности, которая развилась на фоне абстинентного синдрома…»

Я сразу позвонил Туманову и Янкловичу. Вызвал реанимацию, хотя было ясно, что ничего сделать нельзя. Вызвал для успокоения совести. Позвонил в милицию, чтоб потом не было слухов о насильственной смерти.

Смог бы я ему помочь? Трудно сказать, но я бы постарался сделать все. До сих пор не могу себе простить, что заснул тогда… Прозевал, наверное, минут сорок…»

О. Емельяненко: «Толя Федотов пил беспробудно и на похоронах, и на девять дней, и на сорок. Он считал себя виновным в смерти Володи: вроде как он заснул… Ведь Володя настолько верил в него, настолько демонстрировал это и говорил всем, что это его личный врач… Толя Федотов кидался с балкона, и его задержал кто-то. Вроде Валерка Янкпович мне говорил, что Федотов был уже на той стороне и что он его за штанину или за пиджак задержал и перетянул…

Никто из ребят не считал его виновным, нет, Боже упаси, никто и никогда, что вы! Никто этого не показывал, наоборот, его подбадривали, поддерживали, как могли. А он растаял, расплылся полностью… совершенно… все время пытался оправдаться, вешался на всех, плакал бесперерывно. Как только кто чего спросит, так и… Все сорок дней так…»

B. Нисанов: «Я проснулся от звонка в дверь. Это был Валерий Павлович Янклович. «Валера, Володя умер!» Я быстро оделся, спустился вниз.

Володя лежал в большой комнате на кушетке. Уже совершенно холодный. В квартире был милиционер — начальник паспортного стола нашего отделения милиции. Потом пришла Нина Максимовна… И начали появляться люди… Примерно к 11 часам ребята из реанимации подготовили тело…»

Часть вторая

«Я ПОПАЛ К НИМ В УМЕЛЫЕ, ЦЕПКИЕ РУКИ…»

Глава 1

«НЕУЖЕЛИ ТАКОЙ Я ВАМ НУЖЕН?..»

Похороны Высоцкого прошли в понедельник, 28 июля 1980 года. Скажем прямо, таких похорон столица (да и страна в целом) давно не знала. Последний раз нечто подобное происходило летом 1971 года, когда Москва хоронила трех погибших космонавтов: В. Пацаева, Г. Добровольского и В. Волкова. Однако тогда это были все-таки официальные похороны, а здесь — почти несанкционированные. Власть не хотела, чтобы хоронить Высоцкого пришло много людей, поскольку это происходило в разгар события мирового уровня — Олимпийских игр, которым советская пропаганда придавала большое значение.

Желание властей мало кого из простых москвичей волновало, поскольку Высоцкий к тому времени стал уже поистине культовой фигурой, причем во многом благодаря действиям все тех же властей, которые, собственно, все эти годы старательно и пестовали этот культ. Во многом либеральная мифология вокруг Высоцкого начала складываться еще в советские годы (в 60-х), когда влиятельные политические кланы (как в СССР, так и за его пределами) сделали из него разменную монету в своих идеологических баталиях. Взять, например, публикации в западных изданиях, где Высоцкого упорно называли бывшим зэком. Ну, явный же миф! Однако он тщательно внедряется в массовое сознание, причем скорее не по незнанию, а преднамеренно. То же самое происходило и в Советском Союзе, где большинству людей исподволь, а чаще напрямую вбивалось в голову, что именно либералы (Высоцкий, «Таганка» и иже с ними) являются принципиальными борцами за более справедливое мироустройство. Эту «справедливость» бывший советский народ вкушает до сих пор.

По сути, смерть Высоцкого стала настоящей трагедией лишь для его близких, в то время как большинство друзей и сподвижников по либеральному клану вздохнули с облегчением, поскольку эта смерть открывала перед ними безбрежные перспективы по раскрутке своих карьер на фоне драматической судьбы покойного барда. Несказанно радовались этой смерти и представители высших политических кланов: державников радовало то, что наконец-то умер их вечный раздражитель, а либералы видели в этой смерти прекрасную возможность создать из покойного мученика режима, с тем чтобы использовать это «мученичество» в будущих схватках со своими оппонентами во время грядущих реформ. Короче, манипуляция Высоцким должна была благополучно продолжиться и после его смерти, причем даже более активно, чем при жизни барда.

Практически сразу после его смерти встала проблема поэтического наследия — архива стихов и песен Высоцкого. Поначалу он, наскоро собранный В. Янкловичем и В. Абдуловым, хранился в кабинете Юрия Любимова на «Таганке», но затем его судьбой заинтересовалась Марина Влади. В ее планах было попытаться увезти его за границу, но этим надеждам не суждено было осуществиться — помешал КГБ. Чекисты вышли на родителей Высоцкого и легко уговорили их забрать права на архив себе. В итоге он окажется в поднадзорном Лубянке месте — Центральном архиве литературы и искусства.

Тогда же на самом «верху» было дано «добро» на выпуск фирмой грамзаписи «Мелодия» диска-гиганта с песнями Высоцкого и публикацию первого сборника его стихов. Чтобы свести к минимуму риск возможных разногласий, главным составителем сборника назначили одного из вельможных либералов — поэта Роберта Рождественского, год назад удостоенного Государственной премии СССР за поэму «210 шагов». Таким образом противники «культа Высоцкого» пытались если не уничтожить его, то хотя бы обуздать и ввести в подконтрольное себе русло. Но эти попытки были малоэффективны, поскольку противоположная сторона не собиралась отдавать этот «культ» на откуп своим оппонентам. Причем так было не только в СССР, но и за его пределами, где имя Высоцкого было поднято на щит антисоветской оппозицией. Например, в Польше. Вспоминает Д. Ольбрыхский:

«В 1981 году я участвовал в Фестивале запрещенной песни. Его организовала в большом зале «Оливия» гданьская «Солидарность». Съехались барды со всей Польши. Яцек Качмарский, Анджей Гарча-рек, Мачей Зембатый, многие другие. Мне поручили вести концерт. Я должен был объявить результаты конкурса. Больше всего мне нравилась песня Качмарского, но победила другая — не самого высокого полета, обращенная к примитивнейшим политическим инстинктам: «…А в зад, нависший над страной, дадим пинка — будь он хоть красный, хоть какой». Вердикт жюри, явно неудачный, был понятен в тот период всплеска антисоветских настроений. Я вышел и сказал: