Сломленный бог - Гарет Ханрахан

что и тогда с Артоло, только в этот раз не оставлять недобитых врагов.

«Дыши. Всплывай. Не поддавайся».

– Мне надо знать, во что я ввязываюсь, – проговорила Кари.

– Наши источники в Новом городе смолкли, – созналась Эладора.

– Простите, – раздался голос из-за двери. – Я не собирался подслушивать.

Эладора поспешила впустить прибывшего.

– Э-э, Кари, позволь представить тебе министра Нимона…

– Мы встречались, – перебила Кари. – Назовем это так. Я его видела на Чутком при вторжении, перед тем как убила Пеш. А еще раньше видала, как он погиб в Новом городе. Что за хрень?

– Череда невероятных совпадений, – без запинки ответил Алик, – которые совершенно не относятся к нашим делам. С возвращением в Гвердон, Карильон Тай. – Он – вовсе не располагающе – улыбнулся. Потом указал на ранец Кари: – Ты что-то мне принесла.

Кари нахмурилась:

– О чем ты вообще?

– Я не договорила. Кари, позволь представить министра Нимона, – сказала Эладора. – Министра общественной безопасности. – Она сотворила колдовской жест, словно отвадила нежелательный взгляд, и затем выдала: – А по совместительству – божественную ипостась Ткача Судеб, воплощенного покровителя воров и шпионов.

– Черт бы вас имел!

– До такого уровня откровенности мы еще не дошли, – шепнул Эладоре шпион и опять улыбнулся Кари. Теперь его лицо предстало в совсем другом свете, словно впервые. Под кожей необычайно напружинились мускулы – ни дать ни взять струны, чтобы, дергая за них, он мог управлять своей суставчатой маской. Улыбка была искусственной, будто выращенной в чане алхимика.

– Он – бог? Не святой или кто, а самый настоящий бог? – «Если он так умеет, то отчего б не суметь и Шпату?»

– Только в самом сжатом смысле, – предупредил шпион.

– Все твердили мне, что боги – просто повторяющиеся узоры, – недоумевала Кари. – Завихрения эфира, заклинания, что сами себя произносят. Ты говорила, они не умеют думать как мы. Тогда – как?

Шпион занял Эладорин стул.

– Путем великих жертв. Ты права, Карильон, в том, что боги существуют – как существовал и я – вне пределов смертного времени. Святые – наши маски, позволяющие нам осознавать и действовать в царстве материи. Когда Ишмира напала на Севераст и низвергла мои храмы, некоторым из моих жрецов удалось уйти тайными тропами. Их молитвы продляют нить моего существа. Пока живут они – живу я.

– А вот я тебя пырну ножом, – спросила Кари, – что тогда будет?

– Почему, – взмолилась Эладора, – тебе на ум немедленно лезут такие мысли?

– Учитывая то, что мы просим ее совершить, – ответил шпион, – это уместный вопрос. Убей меня, и я вернусь. Я бог, а богам умереть нелегко. Однако Раск по-прежнему смертный. Убей его – и он умрет.

– Эл сказала, вы уже пробовали и ничего не получилось.

– А, – отмахнулся шпион. – Теперь у нас есть ты, способная преодолеть его защиту.

«Как у Ран-Гиса», – подумала она. Поколебавшись, Кари нагнулась к торбе и вытащила тряпичный сверток.

– Гримуар доктора Рамигос, – неподдельно обрадовалась Эладора, проявляя библиотекарский восторг от обретения давно утерянной книги, – ты привезла его назад!

– Не-а. – Кари развернула промасленную ткань. Внутри лежал эфирограф, взятый на Ильбарине из лаборатории Ворца. Эту проклятую хрень она волочила всю дорогу домой. – Я так и не смогла его запустить. Украла у чародея из Эшданы по имени Ворц, который работает на драконов.

– Я об этом Ворце наслышана. По всем статьям – подвальный алхимик, – сказала Эладора, – но этот эфирограф явно изготовили не в подвале.

Нимон изучил аппарат.

– Он целый, в отличие от машины из трактира «За Зеленой Дверью». Можно снять с него психические отголоски и узнать, о чем они говорили. Стоящая добыча.

Эладора улыбнулась с грустинкой:

– У меня работает один исключительно способный алхимик. Много времени это не займет.

– А я кое-что дам взамен, – сказал шпион. Он сунулся в карман и достал с виду серебристый носовой платок, из шелка, тонкого, как паутинка. Потряс его, и оттуда вывалился небольшой осколок жемчужного камня.

На мгновение камешек, вращаясь, завис в воздухе, а потом стукнулся о дневник Джермаса и замер на черной обложке.

Кари шумно выдохнула. Протерла глаза, на лице почему-то появились мокрые разводы. Она положила руку на стол и кончиками пальцев потрогала камень.

«Шпат, ты здесь?»

«Да».

Кари и Шпат начали со слов. Вымученных, неуклюжих, неуместных.

«Прости, что уезжала надолго».

«А я не сумел продержаться».

«Я понаделала ошибок».

«Я по тебе скучал».

Слова уступили место потоку чувств и воспоминаний. На техническом жаргоне богословов и чародеев их души согласовались между собой.

Для Кари присутствие Шпата было укрытием от ненастья. Он – ее дом, одно место на свете, где ее никогда не изводило извечное беспокойство, никогда не было ощущения, будто необходимо бежать или драться для того, чтобы выжить. Нынче она вернулась к нему с новым взглядом на вещи. Она повидала Божью войну. Ужасы, что еще ждали Гвердон, если хрупкое Перемирие рухнет и война возвратится в город: лагеря с вооруженной охраной, заключенных, выгребающих из мертвого мира последние крохи для жестоких хозяев. Безумных богов с безумными верующими, отрицавшими реальное бытие в жадном стремлении к забытью.

А в конце ничего, только черви.

А для Шпата Кари – жизнь и огонь, его путеводный свет. Позади него – каменная яма отчаяния. Над ним, вечно недостижимый, перешедший от отца долг. Идж пребывал в памяти постоянно, покачивался в петле, разом и принесенный в жертву мечте о лучшем городе, и избавленный от нее. Точно алкагест, Кари дарила Шпату свободу двигаться, думать, находить другие пути.

«Здорово, что ты дома».

– Думала, уже не доеду.

«Я-то знал – куда ты денешься?»

– Врешь. Сам говорил, чтоб не уезжала.

«Было нелегко». Его мысли окружала тьма, память о сломленных днях. Кари содрогнулась – опыт такого распада, того растворения в небытие, даже из вторых рук, был слишком ужасным.

– Где же ты теперь? Подплывая, я видела Новый город, и… он уже не был тобой.

«Меня изгнали». Голос Шпата прозвучал задумчиво. «Хотя я уже не знаю, что такое «меня». Что такое ты, Кари? Твоя душа? Воспоминания? Мысли? Тело, что их вмещает? Мы все куда более текучи, чем можем себе представить. Мы ищем смысл, который придаст нам форму».

Она стиснула камень в кулаке так, что тот впился в кожу.

– Я здесь. Вернулась ради тебя. Плевала я с колокольни на всякую философию. Как тебе такой ответ?

Далекий проблеск веселья. Надо поддержать.

– Слыхала, – пошутила Кари, – ты изменял мне с другим святым.

«Раск. Он… я думал, что исконно, в душе, он человек неплохой. И до сих пор так считаю. Но верность дракону отравляет его». Голос Шпата пробивался и затухал в сознании Кари. Психическое подобие скрытного шепота.

– Ты от него прячешься.

«Он меня выгнал».

– Как это он осилил выставить тебя вон? Я имею в виду, город – это же твое… – Она поискала нужное слово. Тело? Владение? Чудотворное жилище?

«Мое самоосознание очень тонко, – сказал Шпат. – Я не могу с ним драться, не теряя… нитей себя». Кари ощутила его