Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спешу вам ответить, сударыня. Ваше милое письмо восхищает и печалит меня. Как жаль, что и вы не верите мне, когда я говорю о своем одиночестве. Я недоволен этим миром, следовательно, я одинок. Я знаю в нем только «всех», а значит — «никого». В Америке я знавал двоих — Джона Брауна, которого повесили, и Линкольна, которого закололи кинжалом. В Италии я знаю Гарибальди, — он побежден; на Крите — Цимбракакиса, — он затравлен, в России — Герцена, — он изгнан. Таков итог. Я просил у Виктории помилования фениянца Берка и добился его. Я просил Хуареса даровать жизнь Максимилиану, но слишком поздно. Да и согласился ли бы он на это? Я совершенно не знаю г-на Джонсона, но знаю, что он предатель. Я объявлен вне закона. Попади вы когда-нибудь в мое положение, мы составили бы славную пару; только вряд ли место филину подле малиновки.
Вы спрашиваете, писал ли я стихи об Египте? Писал в «Восточных мотивах» («Небесный огонь») и еще — «Бунаберды». Писал ли я стихи об Америке? Писал. В «Возмездии». Итак, вы собираетесь пересечь океан. Ваши белые крылья не боятся широких просторов. Вы созданы, чтобы парить, ибо вы прекрасны и умны. Я не знаком ни с одним американским журналистом, хотя некоторые из них внушают мне симпатию. Если встретите красивую американку, г-жу Монтгомери Этвуд (кажется, она сейчас в Европе), покажите ей мое письмо. Она пользуется влиянием в некоторых больших газетах и не откажется помочь вам. Не могу писать всего, что сказал бы лично. Французская полиция перехватывает мои письма. Будьте счастливы, сударыня. Вы достойны успеха. Вы добьетесь его.
Припадаю к вашим стопам.
Виктор Гюго.
Гражданам республики Пуэрто-Рико
Отвиль-Хауз, 24 ноября 1867
Республика Пуэрто-Рико доблестно защищала свою свободу. Революционный комитет сообщает мне об этом, за что я ему очень благодарен. Пусть Испания убирается из Америки! В этом великая цель; это первейший долг американцев. Куба должна быть свободна, как и Сан-Доминго! Горячо сочувствую их великим усилиям.
Свобода мира — это свобода каждого народа в отдельности.
Виктор Гюго.
Альфреду Сирвену
Отвиль-Хауз, 8 декабря 1867
…Из всех тюрем мне лучше всего знакомо изгнание. Вот уж скоро шестнадцать лет, как я мечусь в этой клетке.
Ребенком я часто играл в Ботаническом саду; я взбирался на лабиринт и видел оттуда большую плоскую крышу с будкой часового. По крыше слонялся солдат с ружьем на плече. Моя мать говорила мне: это тюрьма.
Тюрьма может быть очень больших размеров. В наши дни плоская поверхность, по которой ходит солдат, — это Европа.
Позднее я познакомился с внутренним устройством тюрьмы Сен-Пелажи благодаря двум старым друзьям — Беранже и Ламенне. Незадолго до своей смерти Беранже писал мне: «Я начал тюрьмой, вы кончаете изгнанием». Я ответил ему: «Все хорошо. Будем надеяться, дорогой друг, впереди — рассвет».
Дружески жму вам руку.
Виктор Гюго.
Жюлю Лермина
Отвиль-Хауз, 9 января 1868
Мой молодой и высокоодаренный собрат, вы расширяете вашу демократическую деятельность, к пропаганде литературной вы намерены присоединить пропаганду политическую. Вы человек талантливый, смелый, волевой. Вы мужественно прошли через все испытания. Я восхищен вами.
Вы владеете главным секретом успеха — прямотой. Вы добьетесь своего.
Сдержите свои обещания, сдержите их все, и тогда, будьте уверены, вы победите. Пусть ваша газета полностью приемлет Революцию — и революцию 1789 года, сформулировавшую ее принципы, и революцию 1830 года, выразившую ее идеи. Пусть она ведет борьбу с реакцией в литературе, как и с реакцией в политике; пусть обличает мракобесие — и в филистерской критике и в абсолютистской политике; пусть ведет социализм к высоким целям, лежащим скорее в сфере права, чем в сфере материальных потребностей; пусть она неизменно добивается свободы мысли, свободы слова, свободы союзов, свободы брака, свободы печати, свободы передвижения и свободы совести; пусть требует всеобщего обучения, дабы просветить мужчину, олицетворяющего труд, женщину, олицетворяющую семью, и ребенка, олицетворяющего будущее. Восхищайтесь шестнадцатым веком, изучайте семнадцатый, любите восемнадцатый и живите интересами девятнадцатого.
В ваших руках оба рычага — сила индивидуальная и сила коллективная. Вы — человек, следовательно, сами по себе — могущественны; вместе с вашими друзьями вы — уже группа, а значит — непобедимы. Вам помогают талантливые, честные, обаятельные и мужественные люди.
Итак, смело вперед. Широко раскройте крылья, облекитесь в броню принципов, боритесь против грубой силы, именуемой царизмом, с помощью той неосязаемой, но могущественной силы, имя которой — мысль. Против вас стоит абсолютизм, заставьте его столкнуться лицом к лицу со свободой. У него солдаты — у вас идеи, у него ружья — у вас сила души. Противопоставьте милитаризму прогресс, изготовлению оружия — возрастающее стремление к миру, папизму — светоч просвещения, предрассудкам — волю к освобождению, божественным законам — законы человеческие, султанам, царям и прочим — солнце, которое завтра взойдет, эшафотам — священное право на жить, паразитизму — справедливость, ярости — улыбку…
Итак, армия против армии!
Жюлю Кларти
Отвиль-Хауз, 14 января 1868
Вы правы, мой красноречивый и прямодушный собрат, ваш протест, явись он вовремя, заставил бы отступить Французскую Комедию и удержал бы на афише «Эрнани». Теперь же театр, потеряв всякий стыд, прикинется глухим. О публике же этого никак не скажешь. Вы громогласно свидетельствуете о содеянной подлости, о всяких темных делишках, о том, как с помощью иезуитской хитрости заткнули рот Hierro. Кто нынче хозяин в доме Мольера? Тартюф. Зовут его Эдуардом Тьери; он исповедуется между кулисами, причащается у Дюпанлу и получает пароль от Руэ.
Благодарю вас за то, что вы это клеймите, и уверен, что, одаренный силой убеждения и талантом, вы на этом не остановитесь. Я писал вам относительно вашей превосходной книги «Последние монтаньяры». Получили ли вы мое письмо? Я вам кое-что посылал. Дошло ли все это до вас? Вы и сейчас кое-что найдете в моем конверте, если только черный кабинет не вмешался в это дело. Я зачумленный, я в карантине, полиция роется в моей корреспонденции, а почта крадет деньги, потраченные на марки. За два месяца я израсходовал на stamps [278] двести франков, а до моих друзей дошло писем лишь на десять франков! Такова честность правительства, именуемого императорским. Ну да не в этом дело, я люблю вас всем сердцем.
Виктор Гюго.
Арману Барбесу
Брюссель, 29 августа [279]
Доблестный и дорогой изгнанник!
Ваше письмо показалось мне дружеским рукопожатием. Я подавлен, но не теряю надежды. Я жду вечного блаженства, которое открывается в смерти. А вы — вы ведь тоже верите в него, верите, что оно наступит. Ваша высокая душа не может отрицать существование души.
Моя кроткая покойница была отважной и благородной подругой. Она обладала всеми высокими качествами, включая и доброту. Она меня любила. Я горько оплакиваю ее.
Благодарю вас, мой замечательный друг.
Виктор Гюго.
Огюсту Вакери
Отвиль-Хауз, 31 декабря [280]
Вы одобрили предварительные главы. Это служит добрым предзнаменованием и в отношении остального. Ваше письмо явилось для меня свидетельством несомненного успеха. Мнение такого знатока, как вы, вселяет уверенность. Предмет моей книги — Аристократия. Затем последует Монархия (Людовик XV, восемнадцатый век), потом я напишу «93-й год». Думаю, что мне удастся показать подлинную Революцию, говорю это вам, работающему сейчас над подлинным «Фаустом». Требуйте, чтобы вам облегчили эту работу, вместо того чтобы отягчать ее. Вы слишком добры. Кстати, что такое происходит? Вот уже неделя, как я не получаю корректур. Говорят, что в типографии Лакруа стачка. Правда ли это?
В. Г.
Пьерару
Отвиль-Хауз, 22 января 1869
Милостивый государь!
И на этот раз, к своему великому сожалению, я не смогу исполнить то, о чем вы изволите меня просить. Если вам случайно попадутся на глаза несколько страниц, написанных мною о Ватерлоо, в книге, озаглавленной «Отверженные», вы поймете, почему я должен воздержаться, У меня те же патриотические и демократические устремления, что и у вас, но наше понимание исторических событий глубоко различно. На этих страницах я обвиняю Наполеона — обвиняю очень сурово, но с другой точки зрения, чем вы, и смотрю совершенно иначе на самую битву. Впрочем, полемика по поводу Наполеона I кажется мне менее неотложным делом, чем борьба против Наполеона III. Proxumus ardet Ucalegon. [281]
