Генри VII - Милла Коскинен

табор — помимо палаток участников, там было огромное количество артистов, жонглеров, ремесленников, торговцев и ещё невесть кого.

Тем не менее, сдается мне, что неучастие будущего короля в турнирах было не таким уж обычным делом. Пусть все понимали разумность этой предосторожности, слухи о слабости династии, трясущейся над своей единственной надеждой, могли пойти. Могли также пойти слухи о том, что будущий король Англии недостаточно храбр, чтобы рискнуть своей шкурой. И, возможно, пошли, что объяснило бы одержимость Генри VIII в самопровозглашённом соревновании с Франциском I. Ему явно было мало просто разбить французов, он постоянно что-то пытался доказать лично их королю. Правда, в 1507 году перед Франциском и тень трона не маячила, но тем больше у него было свободы для насмешек и язвительных замечаний.

В любом случае, многомудрый Генри VII выкрутился из потенциально скользкой ситуации, поставив принца Гарри исполнять свою собственную, королевскую роль на турнире, а в центр внимания публики поместил свою младшую дочь, красавицу и умницу, да ещё и невесту наследника Филиппа Бургундского на тот момент. Это было вполне уместно: весна, цветы, зелень, Венера, Амур, леди Май…

Часть VII

Король начинает терять влияние

Июньский турнир 1507 года преподнес Генри VII и его советникам неприятный сюрприз. Если в мае всё шло по методичке рыцарских спектаклей, в июне соперники дрались настолько всерьез, что аж части латной арматуры летали по корту. Казалось бы, динамичный турнир в любом случае зрелищнее чем милое, но беззубое рыцарское представление, так что король должен был быть доволен удалью молодежи. Но король доволен не был. Он, как и его старые советники, давно научился читать невербальные сообщения, которые люди посылали иногда сами того не понимая. В данном случае, турнир слишком напоминал настоящее сражение, так что прочесть настрой его участников было проще простого: им надоел тот мир, который Генри VII всеми силами старался сохранить. Как минимум Фокс и Дадли также считали войну бессмысленной тратой денег, и не скрывали своего мнения. Но возможно, что и представители поколения короля, хлебнувшие лиха во времена Войн Роз, думали так же.

Молодежь же мечтала о воинской славе. Хотя кое-для кого из окружения принца вопрос войны и мира был гораздо серьезнее, чем слава и подвига. Для графа Кента, например, война могла предоставить шанс поправить дела, тогда как мир вел к катастрофе. Граф Кент был игроком. Причем, игроком неудачливым, да и выдающимся умом этот парень не отличался. Во всяком случае, так считается, хотя более вероятно, что дело было не столько в уме, сколько в умении обзаводиться взаимовыгодными социальными контактами. Плюс, Ричард Грей, похоже, совершенно не понимал, до какого градуса бесстыдства могут дойти уважаемые сэры и пэры с королем во главе, если им предоставится возможность вгрызться в чужое и переварить выдранный кусок в своё.

Нет, обманутой невинностью Ричард Грей, конечно, не был. Чего стоит одно похищение богатой наследницы Элизабет Трасселл (лет 9 от роду) у своего сводного брата Генри. Их отец оставил графство Ричарду, сыну от первого брака, но опекунство над богатой сироткой Трасселл передал сыну от второго брака, чтобы тот выгодно это опекунство продал или сам женился на Элизабет, когда она повзрослеет. Кстати, когда опекуном Трасселл стал король, он продал опекунство над девочкой своему старому верному графу Оксфорду (Джону де Веру) за 1000 марок. Де Вер же купил опекунство для своего кузена и тезки, который был старше Элизабет на 14 лет, и чьей женой она, в конечном итоге, стала[149]. Похоже, что в Англии наследников и наследниц продавали как овец, хотя практически каждый король клялся эту традицию изжить. Правда, большинство подобных браков все-таки складывались счастливо, как ни странно.

Возвращаясь к Ричарду Грею и его проблеме. Каким бы олухом ни был в денежных вопросах граф Кент, обязанностью его короля было призвать графа, навтыкать ему морально, материально и почему бы не физически, и обязать жить более спокойно. Или хотя бы влезать в долги менее скандально (как это делали те же Стаффорд и Нортумберленд). Но Генри VII предпочел нажиться на слабости своего подданного сам, и дать нажиться своим приближенным — Чарльзу Сомерсету, барону Герберту, Джону Хасси, Ричарду Эмпсону, Генри Вайатту, Жилю Дюбени. Причем, Грей или чувствовал себя загнанным в угол, или абсолютно не понимал, что делает. Например, он отдал Дюбени один из своих маноров за две штуки какого-то полотна и лошадь в латах. Впрочем, скорее всего эта свора придворных просто заставила молодого человека думать, что таким образом он покупает помощь и отсрочку выплат королю. Потому что хорошо известно, в каком отчаянии и какой ярости он был 6 мая 1507 года, когда неожиданно, за день до срока, получил кучу квитанций к оплате.

Естественно, Грей ничего хорошего от нынешнего режима и нынешней политики не ждал. И он был в этом не одинок. Даже герой ристалища Брэндон не мог ожидать особых милостей от Генри VII, потому что у того уже был сложившийся круг приверженцев, которых он был обязан держать в уважении и довольстве. Молодежь могла надеяться только на принца Гарри, на будущего короля. Уже в мае кто-то наблюдательный заметил, что бойцы стараются произвести впечатление на принца, не на короля. В июне это стало абсолютно явным всем: молодые хотели и были готовы воевать, и их будущий король хотел того же.

И был ещё один момент, который могли заметить только представители старшего поколения — темперамент принца-наследника. Его внешность, его поглощенность происходящим на ристалище, его оживлённое обсуждение проведенных боев со всеми, кто в таких вещах разбирался, его жестикуляция — всё это было от Плантагенетов, а конкретнее — от Йорков, от Эдварда IV. На фоне отстраненного, холодноватого, сдержанного и культивированного отца контраст был ещё разительнее. Естественно, подобное возрождение знаменитой агрессивности Плантагенетов в собственном сыне короля, всеми силами старавшегося привить в королевстве что-то вроде бюрократического управления, радовать не могло, но всё, что он мог — это пытаться направить наследника на правильную стезю.

Помимо агрессивности и восхищения агрессивностью, в компании молодого принца были возвращены в прежнем блеске принципы куртуазной любви. Кто знает, какими они были на самом деле во времена Алиеноры Аквитанской, которая их в моду и ввела, но на английской почве и по прошествию времени они подошли очень близко к откровенному эротизму. В окружении принца крутился поэт Стивен Хос, избравший своей Прекрасной Дамой не кого-то, а сестру принца, принцессу Мэри, фантазии о которой в его исполнении