Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий

– Несколько лет назад можно было. А сегодня это слишком рискованно. Сегодня даже премию Литгазеты «Дельвиг» закрыли. Ну, не закрыли, а перестали финансировать, теперь ведь цензуру через финансы вернули – в обход закона. Напечатал крамолу – с точки зрения власти, – ни грантов, ни субсидий не получишь и вылетишь с рынка.

– Да, хорошая была премия: «За верность слову и отечеству»… Но я, Миша, о другом. Всеволод… Всеволод… Как же его отчество? Забыла… А, Всеволод Анисимович Кочетов, конечно, совершил гражданский подвиг, – не грех напомнить сие ещё раз, – написав произведение редчайшего жанра, идейный роман. И жить этому роману, как историческому документу эпохи, многие веки. Кстати, Виктор, знаете, где похоронили Кочетова? В главном нашем некрополе, на Новодевичьем, не так уж далеко от Гоголя.

– А когда он умер?

– Не умер. В 1973 году застрелился. Сколько по этому поводу визгу было! Одни кричали, что его затравили, другие болтали, будто он разочаровался в своих идеях, сам себя загнал в тупики жизни. Лично я в те времена слышала от одного из будущих суперактивных прорабов перестройки публичное и, на мой взгляд, чрезмерно злорадное пыхтение, что Кочетов, извините за моветон, но я цитирую, мол, посмел задрать ногу на высшую партийную власть, – ну, вы понимаете, как кобель, – и от испуга потом сам себя наказал. На самом же деле, – теперь это общеизвестно, – у него был рак, и он мужественно свёл счёты с жизнью. Вообще, человек был мужественный, с провидческим даром.

Чай давно остыл, и Людмила Петровна на красочном жостовском подносе унесла чашки на кухню, чтобы освободить их для свежей заварки.

– Да-а, в нашем возрасте очень тянет на воспоминания, – задумчиво произнёс профессор. – Есть известное присловье: «В России надо жить долго». А ведь на самом-то деле эта расхожая шутка фиксирует особенности нашей новой и новейшей истории. Среди мировых держав нет другого государства, которое в ХХ веке и в нынешнее время столь часто трясло бы от властных перипетий. Возьмите Германию. Там первая половина прошлого столетия была бурной, но потом всё успокоилось. На Западе государственная жизнь вообще стабильна, да и на востоке тоже. Если, конечно, не учитывать военные катастрофы. А в России очередной лидер вечно приносит с собой перемены государственного бытования. Не говорю, кстати, о волюнтаристской, временной, на период «царствования», смене и упразднении часовых поясов, что для миллионов людей вовсе не мелочь. Но каждый раз меняется и сама атмосфера жизни. Чтобы понять вектор исторического движения России воистину надо жить долго.

– Зато есть что вспомнить! – шутливо отозвался Донцов.

– О-о, не говорите! Людмила Петровна иногда накрывает этот стол празднично, мы с ней пригубляем по две-три рюмочки коньяка и предаёмся воспоминаниям. Сами дивимся, сколько интереснейших, судьбоносных событий уместилось на нашем веку. Ведь мы уже давно золотую свадьбу справили, с 1959 года вместе. А познакомились, знаете, как? Совершенно случайно, как говорится, Бог свёл. Она один-единственный раз запорхнула на заседание кружка Щедровицкого, который я некоторое время посещал. Увидел её и влюбился по уши. Нас только вечный сон разлучит.

– Уж и не помню, как я к щедровитянам попала, – вступила в разговор вошедшая в гостиную Людмила Петровна. – Но точно: один-единственный раз у них была. Сути не ухватила, и сама атмосфера пришлась не по душе. Щедровицкий всех перебивает, разговор сугубо умозрительный, от жизни абсолютно оторванный.

– Философы! – веско сказал Михаил Сергеевич.

– Знаю, что философы. Я только что филологический закончила, мы с филфаковцами дружны были. Но у щедровитян я как раз философских подходов не ощутила. Может, от того, что мимоходом к ним заскочила. Они в то время считались модными, много шуму вокруг них витало, вот я и клюнула на приманку. Но они же методологи, это – в моём понимании, – нижний этаж философии. Разочаровалась, зато со своим гением познакомилась. – Указала на мужа. – А как он красиво ухаживал! Устоять было невозможно.

– Да, там методологи собрались, – разъяснил профессор. – Я по образованию технарь, но как раз методология в широком смысле меня в то время интересовала.

– Но ты тоже быстро устал от этих щедровитян, я же помню.

Донцов не схватывал, о чём они говорят. Михаил Сергеевич заметил его растерянность, спохватился:

– Людмилочка, мы с тобой ударились в воспоминания, а нашему гостю они невдомёк. Невежливо!

– Да, за этим прекрасным чаепитием я познаю много нового. О романе Кочетова ничего не знал. О щедровитянах тоже слышу впервые. Это что-то вроде инопланетян?

Михаил Сергеевич раскатисто рассмеялся.

– Очень удачная шутка! Именно что-то вроде инопланетян – с моей точки зрения, конечно.

Но Людмила Петровна не разделила весёлого настроения супруга, сказала с мимолётной гримасой:

– Было бы смешно, если б не вышло так печально.

– Сегодня, уважаемая Людмила Петровна, вы устроили мне вечер загадок, – вежливо улыбнулся Донцов. – Чувствую по вашему настроению, что с этими неизвестными мне щедровитянами тоже не всё просто.

– Не всё просто! – эхом отозвалась Людмила Петровна, и в её тоне послышались предосудительные нотки. – Виктор, сложнее некуда, вот как всё повернулось. Но это не моя тема. Пусть Михаил Сергеевич вас просветит, он полностью в курсе.

Профессор демонстративно почесал в затылке, давая понять, что раздумывает над предложением супруги. Потом неуверенно переспросил:

– Людмилочка, да нужно ли ворошить эту тему?

– Нужно, нужно! Виктору очень полезно ориентироваться в этих вопросах. Ты же слышал, как он удивился, услышав о сталинизме Александра Яковлева на рубеже семидесятых годов. А уж история со Щедровицким вообще сегодняшняя. – Вдруг лукаво улыбнулась и подначила мужа. – Миша, дорогой, ты просто обязан просвещать людей новых поколений.

Получив разрешение на грани приказания обогатить эрудицию гостя, профессор, как показалось Донцову, с облегчением вздохнул и с удовольствием ринулся в новую тему:

– Во-первых, дорогой Виктор, необходимо объяснить, кто такой Щедровицкий. Это философ-методолог, основавший свою школу. Некоторые почитатели уподобляют его чуть ли не Платону и Архимеду, что указывает на ажиотаж, раздутый вокруг его имени. А оппоненты, наоборот, берут слова «философская школа» в кавычки, отказывая учёному во владении чистым знанием, признавая за ним только умение манипулировать сознанием людей с помощью специфической фразеологии – так называемый «птичий язык» Щедровицкого, – всевозможных графиков, схем, и считая его отпетым политтехнологом.

– Начало, надо сказать, увлекательное, – улыбнулся Донцов, попивая душистый чай. – Кстати, если я верно понял, Щедровицкий священнодействовал ещё в конце пятидесятых годов прошлого столетия. Но в те времена, опять же согласно моим представлениям, самого понятия политтехнологии не существовало. Во всяком случае, в СССР.

– Понимаете ли, Виктор, история нашей общественной мысли весьма витиевата. Школу Щедровицкого, которая, между прочим, сперва