Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

Беседы по душам

«После первой нашей беседы я говорила с Президентом Рейганом ещё двадцать один раз».

Сюзанна Мэсси (2010).

Слушая Сюзанну в школе на Лонг-Айленде девятнадцать лет назад, я запомнил – семь. Не изменил ли мне слух, не изменяет ли память? Положим, ведьмы в «Приключениях Гекельберри Финна» ездили на Джиме сначала по близлежащей округе, а потом, по мере того как он повторял свой рассказ, катались на нем аж до самого Арканзаса. Семь или двадцать один раз повторила собеседница Президента свой рассказ, развивая (без сноски) мысль Симмонса, не столь важно. Главное, наслушавшись рассказов Сюзанны о наших хороших людях, которые живут при плохом режиме, Рейган прозрел. Из этого исходит автор истории окончания холодной войны[218]. Согласно автору, заговорив с Горбачевым о Боге, американский Президент открыл в собеседнике родственную душу. А Горбачев, очевидно, следуя новозаветной заповеди о любви к врагам своим, не заручившись обязательствами со стороны собеседника, дал ему обещание разоружиться. В Америке все ещё любят Горби, и его опрометчивое обещание называют наивным.

Наивными рядом с обкомовцами, из которых вышел Горбачев, выглядели иностранцы, им я переводил, странствуя по нашим конным заводам. В романе «Секретарь обкома» Всеволод Кочетов пытался обрисовать тип партийно-советского кряжевика, но писал без светотени, и правды не получилось. Правды об этих людях не скажешь, если в самом деле не учесть, что было правдой для них. Выживали они в условиях такой неправды, что могли разве посмеяться над разговорами о правде. И вот обкомовец, взобравшийся на крышу мира, оказался наивен? Скажут же! Лучше бы сказали, о чем ещё беседовали Рейган с Горбачевым. В тех богоспасительных беседах решались судьбы мира, и в истории, наряду с Венским Конгрессом, Мюнхенским сговором и Ялтинской конференцией, останутся встречи в Рейкьявике.

В начале восьмидесятых годов, время кризиса, оказавшись в Америке, я слышал и видел, как речью при вступлении в президентскую должность Рейган по-актерски сумел поднять настроение нации. Кризиса я, командированный, не замечал, экономический упадок не сказывался на моих интересах и потребностях: вёл академические переговоры, бывал в библиотеках, столовался в кафетериях Макдональда и пользовался городским транспортом. Но у бензоколонок выстраивались очереди за горючим, автомобилям отечественного производства американцы начали предпочитать автомашины японские, иранцы взбунтовались против американского политического нажима – куда ни кинь, всюду клин. Сказывалось подавленное настроение и в разговорах, хотя американцы, неисправимые оптимисты, старались с надеждой смотреть вперед.

Однажды мы с нашим директором как гости Университета под Чикаго оказались приглашены в Клуб бизнесменов в самом Чикаго. У дверей клуба, приветствуя гостей, стоял поистине большой дядя, заслонявший собою дверь. Бердников, вовсе не сторонник капитализма, тем не менее сочувственно у него спросил: «Что же это вы плошаете?». «Ничего, выкарабкаемся и возьмем своё», – ответил американский Гулливер. Большой босс по деловому весу и по росту, некий Мистер Твистер, ничуть не обиделся и не удивился вопросу – такие были времена. Пока шла предвыборная кампания, я, следуя Симмонсу, обменивался мнениями с таксистами. Все они, пусть мелкие, всё же предприниматели, горой стояли за кандидата от консерваторов. А уж когда Рейгана выбрали и произнёс он речь, звезда его поднялась в зенит. «Мы – американцы», – вымолвил избранный Президент, и страна воспряла. Американские экономисты,

Нобелевские лауреаты Кругман и Штиглиц считают президентство Рейгана прологом нынешней рецессии. Когда я слышу критику Рейгана, то мой внутренний голос говорит в его защиту: видел же я, как он вывел страну из духовного упадка. Но, видно, ненадолго. «А холодную войну кто выиграл?» – возражают. Не Рейган выиграл – мы проиграли, спасло Рейгана евангельское непротивление Горбачева. По телевидению мы видели пресс-конференцию после того, как Горби дал Рони свое «наивное» обещание разоружиться. Журналисты спрашивали: «Как же вы соглашаетесь на одностороннее разоружение? Вы лишитесь силы». Так он им и сказал!

А кроме судеб мира, собеседникам надо было и о себе подумать. Касались ли они, говоря о судьбах мира, своих личных интересов? Об этой стороне переговоров ничего не известно, кроме фразы в мемуарах Рейгана, что Горбачев был вроде бы непротив роспуска Советского Союза. Встреча сделала Рейгана триумфатором в холодной войне, победил он своих домашних противников, которым казалось, будто Президент сдает позиции и его самого пора… того. Горбачев же тем временем вызвал оппозицию партийных работников. Узнать содержание частных разговоров Горбачева с Рейганом столь же важно, как установить, плясал ли Горбачев под дудку своего соседа по Ставрополью, властелина Краснодарского края. Не зная закулисных разговоров, нельзя понять, «чего хотела, куда шла история», как говорил Тургенев, оправдываясь перед российскими властями и доказывая безобидность своих связей с «лондонскими изгнанниками».

Раскрыта ли история окончания холодной войны? Книги о холодной войне составили целую библиотеку, чего-то я не читал, но что читал, производит впечатление спектакля. Зрителю предлагают смотреть на сцену, разглядывать декорации, восхищаться или негодовать, наблюдая за игрой актеров, но не позволяют заглянуть за кулисы. Мизансцены вполне убедительны, но это лишь представление, ни слова о подноготной. Книга «Восстание Рейгана», о противостоянии под занавес, – грим и костюмы. Автору труда об окончании холодной войны я послал цитату из Джозефа Конрада о постукивании по ящику, он, как водится, не ответил.

Nomiina gentilia

(Имена собственные)

«Вспомнишь и лица…»

Тургенев.

Превращается в поминальный список моя память. Открываешь газету и в сознании начинает звучать заупокойный канон.

Критик критиков

«Прошу, примите мои размышления как чистосердечную попытку, ничего не скрывая, указать на возможные трудности и неожиданности».

Рене Уэллек в письме 25-го января 1992 г.

Рене Уэллек ушел до того незаметно, что на следующий Новый год я послал ему поздравление и, оказалось, его уже нет на свете. Писать некролог для «Вопросов литературы» было поздно, для статьи не хватало времени: слишком много с ним связано с тех пор, как мы с Родионычем приехали разрабатывать совместные планы по Двусторонней Комиссии и нас представили Рене Уэллеку. Он сразу спросил:

– А кто такой Аникст?

К переводу у нас наконец-то вышедшей его «Теории литературы» предисловие написал «Абрамыч».

– А что Аникст хотел сказать, говоря «в снятом виде»?

– В «Теории» присутствует, пусть неявно, историческая диалектика.

– А я думал, – сказал Уэллек, – это значит моя книга пустая, вроде снятого молока.

Нам он первым делом подарил свою научную автобиографию, написанную им в ответ на просьбу высказаться о современном литературоведении. «Вместо ответа, – пояснил Уэллек, –