Гангутцы - Владимир Рудный

Алешу тянуло к раненым с Осмуссаара: они рассказывали одну и ту же историю, больше похожую на легенду. Но это была легендарная правда.

Осмуссаар — остров, продуваемый всеми ветрами и окруженный бурным морем. Германский флот после неудачных попыток десанта предъявил гарнизону острова ультиматум: если к следующему полудню над маяком не появится белый флаг, гарнизон будет уничтожен.

Всю ночь матросы Осмуссаара сшивали в одно полотнище все алые флаги, все куски кумача, найденные на острове. В полдень над маяком взвилось еще невиданное по величине знамя, багровое, как заря.

Германские корабли подошли к острову, но Осмуссаар встретил их пламенем залпов, стоял и выстоял под знаменем родины.

Алеша слушал эту легенду-быль, и ему грезился Гранин со знаменем впереди атакующих Подваландет матросов; ему чудилось, что он слышит голос лейтенанта Терещенко над палубой «Двести тридцать девятого»: «Краснофлотец Горденко! Быстро поднять на фалах военно-морской флаг!» — и Алеша представлял себе, как закрепляет он на мачте корабля сбитый в бою флаг.

Как душно и тесно казалось ему в этом подземелье!

Ковыляя из палаты в палату, он однажды услышал — чудо из чудес — младенческий крик, приглушенный низкими сводами подземелья.

Алеша рассмеялся: придумают же матросы развлечение! Любопытно, кто из них так ловко подражает крику ребенка.

Он устремился, конечно, на разведку, но дорогу преградила злющая старшая сестра.

— Марш на место! Если еще раз посмеешь подойти к родильной палате, отберу палку и привяжу к койке!..

Алеша понял, что кричал настоящий ребенок.

Родился ребенок! Странно: на Гангуте война — и ребенок.

Алешу это вернуло к мыслям о доме, о давно покинутом доме на Песочной в Ленинграде, о матери, от которой уже много месяцев не было писем. А ведь он мечтал предстать когда-либо перед матерью в настоящей форме моряка… Когда это будет?.. Мать осталась у деда под Винницей, а там фашисты, и мать никогда не покорится фашистам. Она плюнет им в лицо, даже если ее станут пытать и жечь, как жгли на костре матроса под Таллином.

Алеша упросил врачей отпустить его на неделю в дом отдыха на Утиный мыс — оттуда все-таки легче будет сбежать до срока в часть.

В канцелярии писарь вручил ему документы.

— Получайте, Горденко. — Писарь перечислял, водя пальцем по строчкам описи: — Краснофлотская книжка. Личная записка. Комсомольский билет…

Расписываясь против каждой строки, Алеша думал: «А могла бы быть кандидатская карточка. На бюро ведь уже приняли. Надо же такой беде случиться…»

Писарь бесстрастно продолжал:

— Расческа… Деньги — сто десять рублей шестьдесят копеек. Пересчитайте, Горденко. Правильно?.. Теперь фотокарточка…

Протягивая фотокарточку, писарь осклабился:

— «Самому отважному»! Ишь, сестренка-то наша! Знала кому дарить…

Алеша, ничего не понимая, взял фотографию. Он рассматривал карточку, будто впервые видел. Катя! Как же карточка очутилась здесь? Иван Петрович прислал, что ли?

— Или не ваша? — улыбался писарь. — Может, чужая, по ошибке в реестр попала?

— Моя, моя, — поспешил заверить Алеша. — Давай — где тут расписаться?

За спиной стояла беленькая Шура.

Когда Алеша расписался, она пошла его провожать.

— До свиданья, Алеша, — тихо сказала беленькая Шура. — Передайте Катюше, что мы скучаем без нее.

— Кате? — Алеша покраснел и впервые спросил: — А где она?

— Разве вы не знаете? — удивилась беленькая Шура. — Катя сейчас работает в доме отдыха. Сегодня к вечеру Катя должна вернуться. — И с надеждой добавила: — Может, вам лучше здесь обождать?

— Нет, я поспешу. До свиданья, Шура. Спасибо вам за все.

— А вы подойдите, Алеша, к Дому флота. Там сегодня кино. Могут быть оказии на Утиный мыс. Да и Катя, возможно, там…

— Спасибо, Шурочка, спасибо. Я поспешу…

Хромая и опираясь на палку, Алеша шагал из госпиталя в город. Никто не повстречался ему до Дома флота, побитого, как и все другие постройки на Гангуте, снарядами, заколоченного и, казалось, покинутого, если бы не окна, замурованные кирпичами.

Раз укреплено, значит, есть там жизнь.

Во дворе толпился народ; курили, ждали начала киносеанса. В нижнем этаже здания каждый день показывали какой-либо фильм; новых не поступало, а старые крутили раз по десять, но зрителей всегда хватало.

Алеша вошел в фойе. Его кто-то окликнул:

— Здравствуй, орленок!

Обернувшись, Алеша увидел Расскина.

— Здравствуйте, товарищ дивизионный комиссар!

— Привет тебе от твоих друзей.

— Вы были на Хорсене?!

— Маленький Богданыч, комиссар, как вы его называете, заходил ко мне. Передал протокол партийного собрания…

Расскин замолчал, с улыбкой посмотрел на Алешу, потом сказал:

— Нарушили они устав. Приняли тебя заочно кандидатом в члены ВКП(б).

— Недействительно? — Алеша побледнел.

— Не волнуйся, Алеша. Считаем, что приняли тебя в бою. Партийная комиссия решение собрания утвердила. Поздравляю, Алексей Константинович, ты вступил в самую сильную и самую честную партию в мире!

— Спасибо, товарищ дивизионный комиссар. Все буду делать, жизни не пожалею, чтобы заслужить доверие партии.

Некоторое время Расскин не отпускал руки Алеши.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше всех! — встрепенулся Алеша.

— А палочка?

— Что палочка? Палочка вот! — Алеша решительно отставил клюку в сторону и, стараясь не хромать, промаршировал туда и обратно вдоль фойе.

— Ну-у, тебя впору в Москву на парад посылать! — похвалил Расскин и сам помрачнел от своей шутки, плохие вести шли из-под Москвы, трудное там настало время: в сводках появились Можайское и Малоярославецкое направления. — Все же, я думаю, тебе следует отдохнуть, Алеша.

— Что вы, товарищ дивизионный комиссар! Так я прозеваю все на свете.

— Не прозеваешь, Алеша… Ах ты, милый мой мальчик! Еще очень много боев впереди, много боев…

— А я хочу сейчас бить врага. Каждую минуту!..

— И будешь бить. Ты теперь коммунист. Вся твоя жизнь, как и моя жизнь и всех коммунистов, пройдет в борьбе с врагами трудящихся. Только не горячись, не подставляй зря голову. Тебе уже дали направление в часть?

— Пока в дом отдыха.

— А ты куда хотел бы?

— Как куда? К капитану Гранину на Хорсен.

— Гранина на Хорсене нет. — Расскин усмехнулся, понимая, какое это произведет впечатление на Алешу.

— Ушел на Подваландет?

— Нет, Алеша. Капитан заболел и пока вернулся на Утиный мыс в свою часть. А отряд он сдал другому командиру.

— Щербаковскому? — Для Алеши мичман всегда, а сегодня особенно, был первым после Гранина человеком в отряде.

— Капитану Тудеру. А твой Щербаковский тоже здесь, со всем взводом.

— Вылазка?

— Неугомонный ты парень, — рассмеялся Расскин. — Допрашиваешь меня, как военнопленного. Ты вот лучше скажи мне, Алеша: хочешь служить на корабле?

— Давно мечтаю, товарищ дивизионный комиссар. Я уже просился на корабль, когда погиб мой отец.

— Твой отец служил на эскадренном миноносце?

— Да. Но он погиб на катере «Двести тридцать девятый». Командир катера лейтенант Терещенко давно обещал взять меня к себе. Если командование позволит.

Расскин нахмурился.

— Хорошим командиром был Терещенко…

— Был?!

— Он погиб. В геройском бою.

Алешу это настолько ошеломило, что он даже не спросил, когда погиб Терещенко, где погиб, что с катером. По-мужски сурово и по-юношески горячо он сказал:

— Прошу вас, товарищ комиссар, назначить меня в команду «Двести тридцать девятого». На этом корабле отдам жизнь за родину.

Расскин взял Алешу за руки и заглянул ему глубоко в глаза:

— Каждый день, Алеша, враги бросают на Гангут шесть тысяч снарядов и мин. Но убить нас не могут. А Гангут только пядь земли, которую мы отстаиваем. Погибнуть, друг мой, несложно. Сейчас погибнуть легко. Гораздо труднее жить для родины. Жить и побеждать. Иди, сядем здесь..

Они присели на скамье у стены.

— Не бояться смерти — это не значит лезть на рожон, искать смерти. Смертники могут быть у фашистов. Самураи считают себя смертниками. Но они совсем не храбрые люди. Они малодушные люди. Они не верят в жизнь. Им внушили, что жизнь будет там, на небесах. А мы всегда, Алеша, готовы отдать жизнь за родину именно потому, что мы любим жизнь и любим людей. Пусть фашисты умирают — они обреченные, они несут смерть и сами от этой смерти не уйдут. А мы, коммунисты, идем в бой за жизнь. Мы с тобой победим и такую еще жизнь построим, какой мир не знал. Хочешь, Алеша, строить эту жизнь?

— Хочу, — тихо сказал Алеша.

— Вот за это мы и будем драться. Слыхал, в госпитале какой родился орленок?.. Тебе конкурент, а?