Харка, сын вождя - Лизелотта Вельскопф-Генрих

Некоторые из них уже вошли со своими лошадьми в конюшню. Это, без всякого сомнения, были дакота — мужчины, женщины и дети.

— Одного из них я знаю! — прошептал Длинное Копье. — Мы вместе были в резервации. Я поговорю с ним.

Он подошел к одному из индейцев. Тот удивленно обернулся и не очень приветливо посмотрел на Длинное Копье. Они несколько минут говорили друг с другом, пока их беседу не прервал изящный, худощавый белый человек.

— Хватит болтать!.. — визгливо крикнул он дакота. — Вперед! Репетиция начинается! Мы и так уже потеряли столько времени!

Индеец оборвал разговор на полуслове и молча пошел на репетицию. Длинное Копье вернулся к Харке и клоуну.

— Этого дакота, с которым я говорил, зовут Поющая Стрела, — сообщил он. — Он вырос в резервации, куда загнали его отца. Остальные индейцы родом из Миннесоты и после восстания в прошлом году не смогли бежать в Канаду. Их наняли на работу в цирк, и теперь они в руках директора, поскольку говорят только на языке дакота и у них нет денег.

— Посмотрим репетицию? — спросил Харка и, не дожидаясь ответа, вышел из конюшни.

Длинное Копье и клоун с серьезным лицом и детскими глазами последовали за ним. Инспектор, стоявший у выхода на манеж, подмигнул Харке и Длинному Копью. Но Харке было неприятно его бледное мясистое лицо, и он отвернулся.

Большую решетку, окружавшую арену, уже разобрали. На манеже собрались участники индейской группы. Руководил репетицией менеджер, который грубо оборвал разговор Поющей Стрелы с Длинным Копьем. Он много кричал, не заботясь о том, что его никто не понимает, носился по манежу и мимикой выражал то, что, по его мнению, должны были делать артисты. На арену вышли лошади, женщины и дети. Женщины проворно установили два настоящих вигвама. Детей отправили в вигвамы, и тут на арену прискакал индейский всадник и что-то громко сообщил. Его слова были понятны лишь участникам группы, Харке и Длинному Копью.

— Братья! — крикнул он. — Нас привели сюда белые люди. Они обманули нас. Мы — их пленники, хоть и не связаны по рукам и ногам. Мы должны беспрекословно повиноваться им. Они кормят нас, как мы кормим своих лошадей, и держат поводья в руке. Они приказали нам напасть на почтовую карету, поймать девушку и подвергнуть ее мукам. Позор на наши головы! Но мы вынуждены развлекать белых людей, изображая разбойников и воров!

Индейцы хором ответили ему: «Хау! Хау!» — и поскакали за ним по кругу.

Затем на арену выехала почтовая карета, запряженная четверней. Вряд ли еще где-либо и когда-либо почтовую карету запрягали такими роскошными, холеными лошадьми. Индейцы подняли немыслимый шум, остановили карету и вытащили из нее девушку, в которой Харка узнал юную наездницу. Ее привязали к деревянному щиту, быстро установленному служителями, и один из индейцев в жуткой раскраске стал метать в нее ножи, которые вонзались в дерево в двух-трех сантиметрах от ее тела. Когда торчащие из щита ножи превратились в пунктирную линию, четко обозначившую силуэт девушки, дакота снова закричали и пустились в пляс, потрясая ножами и топорами.

Вдруг за кулисами прогремел выстрел.

— Где плененная леди?! — крикнул кто-то на английском. — Вперед, ковбои и скауты, благородные мстители, поборники справедливости! Мы освободим ее!

Под оглушительный треск выстрелов на арену вылетела группа ковбоев. Размахивающие ножами индейцы, в соответствии с инструкцией, «замертво» попа́дали на песок, а Баффало Билл, подхватив девушку и посадив ее на своего коня, сделал три триумфальных круга вдоль барьера.

Все это повторилось дважды. Худосочный менеджер с истощенным пороками телом визжал и вопил, индейцы послушно выполняли его указания. Наконец все получилось так, как он хотел. Девушка была трогательной, индейцы страшными, а ковбои достаточно убедительными в своем триумфе.

Харка сидел в ложе, в пустом цирковом шатре, но мысли его были далеко, и никто не смог бы прочесть их по его лицу. Он услышал звуки родного языка, причем не из уст чужеземцев, а из уст дакотских братьев. Но что он услышал?.. Потом был этот позор, это глупое представление, глумление над нравами и обычаями дакота и победа врагов. Все это переполняло его сердце, в котором зрело опасное решение. Великие решения индейцы не принимают поспешно и не любят говорить о них. Если бы Харка в ту минуту захотел облечь свои мысли в слова, он подошел бы к инспектору манежа и сказал бы ему то, что однажды сказал Маттотаупа Старой Антилопе: «Это твоя смерть. Жди! Я приду!»

Но он был не в прерии.

Тем временем репетиция продолжалась. За «нападением на почтовую карету» последовал праздник ковбоев по случаю «победы», состоявший, как и в предыдущий вечер, из демонстрации меткости в стрельбе и ловкости в верховой езде. Инспектор манежа, вспомнив о Харке, велел менеджеру спросить его, не желает ли он принять участие в этом аттракционе.

— Я спрошу своего отца, — ответил Харка.

Клоун опять грустно посмотрел на юного индейца своими крохотными глазками:

— Ты не хочешь участвовать в моем новом номере?

— Посмотрим.

— Ты можешь читать и писать?

— На вашем языке — нет. Я знаю только наши письменные знаки-рисунки.

— Я мог бы многому тебя научить, мальчик. Ты когда-нибудь видел атлас? Идем в мой вагончик. Здесь сейчас уже неинтересно. Сегодня у нас будет не два, а целых три представления — чтобы поскорее вернуть потерянные деньги. В вагончике я покажу тебе карту