Путешественница - Диана Гэблдон

– Господи, я никогда не знал, что сделать для нее или что сказать! Что бы я ни говорил, все было не так. И бывали дни – да что там дни, недели! – когда она не разговаривала со мной, отворачивалась, когда я подходил к ней, и стояла, уставившись в окно, пока я не уходил снова.

Его пальцы пробежались по параллельным царапинам на лице и шее. Теперь они почти зажили, но следы моих ногтей были все еще заметны на его светлой коже. Он покосился на меня.

– Ты никогда не поступала так со мной, англичаночка.

– Это не мой стиль, – согласилась я с улыбкой. – Если я сержусь на тебя, ты, черт возьми, по крайней мере знаешь почему.

Он хмыкнул и снова прилег на подушки. Некоторое время мы оба молчали. Потом, глядя в потолок, он сказал:

– Я думал, что не хочу ничего знать, как это было – с Фрэнком, я имею в виду. Наверное, я был не прав.

– Могу рассказать тебе обо всем, что ты захочешь узнать, – сказала я. – Но не сейчас. Пока твоя очередь.

– Она боялась меня, – тихо проговорил он после долгого молчания. – Я пытался быть с ней деликатным… Господи, да просто из кожи вон лез, делая все, что, по моему разумению, могло понравиться женщине! Но все без толку.

Его голова беспомощно повернулась, оставив вмятину в перьевой подушке.

– Может быть, дело было в Хью, а может быть, в Саймоне. Я знал их обоих, и они были хорошими людьми, но никто не знает, что происходит на супружеском ложе. Может быть, причина заключалась в вынашивании и родах: не всем женщинам это дается легко. Так или иначе, несмотря на все мои потуги, что-то во мне ее задевало или ранило. Стоило к ней прикоснуться, как она вздрагивала с болью и страхом в глазах.

Вокруг его закрытых глаз разбегались грустные морщинки, и я порывисто взяла его за руку.

Он мягко сжал мою ладонь и открыл глаза.

– Вот почему в конце концов я ушел, – тихо сказал он. – Я просто не мог больше этого выносить.

Я молча держала его руку, положив палец на пульс и считая удары. Пульс, к счастью, был медленным и равномерным.

Джейми поерзал в кровати, двинул плечами и тут же сморщился.

– Рука очень болит? – спросила я.

– Немножко.

Я наклонилась над ним, коснулась лба. Он был очень теплым, но жара не было. Между густыми рыжими бровями залегла морщинка, и я разгладила ее.

– Голова болит?

– Да.

– Пойду заварю тебе чая из ивовой коры.

Я хотела встать, но он удержал меня.

– Мне не нужен чай. Зато мне полегчало бы, будь у меня возможность положить голову тебе на колени, чтобы ты потерла мне виски. Немножко, а?

Голубые глаза смотрели на меня, прозрачные, как весеннее небо.

– Ты мне зубы не заговаривай, Джейми Фрэзер, все равно я не забуду о следующем уколе.

Тем не менее я уже отодвинула стул и села на кровать рядом с Джейми.

Он удовлетворенно заурчал, когда я уложила его голову себе на колени и принялась поглаживать ее, потирая ему виски, убирая назад густую волнистую массу его волос. Его шея сзади была мокрой, и я убрала оттуда волосы, тихо подула и увидела, как по коже побежали пупырышки.

– Ой, как приятно, – пробормотал он.

Вопреки недавнему решению не прикасаться к нему иначе как в медицинских целях, пока между нами все не утрясется, я поймала себя на том, что мои руки сами собой поглаживают четкие рельефные изгибы его шеи и плеч, ища твердые узлы позвоночника и широкие плоские крылья лопаток.

Мои ладони ощущали его крепкое тело, бедром я чувствовала теплое дыхание, и, когда пришло время переложить его обратно на подушку и взяться за ампулу с пенициллином, мне пришлось призвать на помощь всю силу воли.

– Ладно, – сказала я, откинув простыню и потянувшись к подолу его рубашки. – Быстрый укольчик, и ты…

Я задрала рубашку и охнула.

– Джейми! – вырвалось у меня. – Ты с ума сошел! В твоем состоянии…

– Наверное, ты права, – покладисто согласился он и свернулся на манер креветки, опустив темные ресницы. – Но ведь может же человек помечтать?

В ту ночь я не пошла спать наверх, так и осталась у него. Мы мало говорили, просто лежали бок о бок на узкой кровати, почти не шевелясь, чтобы не тревожить его раненую руку. В доме царила тишина, все улеглись спать, и не было слышно никаких звуков, кроме потрескивания огня, вздохов ветра и царапанья розового куста Элен об окно, настойчивого, как требование любви.

– А ты знаешь? – тихо сказал Джейми где-то уже в черные предрассветные часы. – Знаешь, каково это, иметь с кем-то дело таким образом? Делать все, что в твоих силах, и так и не понять, в чем твоя ошибка?

– Да, – ответила я, вспомнив о Фрэнке. – Да, знаю.

– Я так и думал, что ты знаешь.

Он помолчал и легонько коснулся моих волос.

– А потом… – прошептал он, – потом обрести снова полноту жизни. Стать свободным во всем – в словах, в поступках – и знать, что все это правильно.

– Говорить «я люблю тебя» от всего сердца, – прошептала я в темноту.

– Ага, – отозвался он едва слышно. – Говорить это.

Его рука замерла, и я, сама не зная, как это получилось, прильнула к нему, удобно примостившись головой во впадине его плеча.

– Столько лет, – сказал он, – так долго я был не самим собой, а столь разными людьми. – Он слегка шевельнулся, и крахмальное полотно его ночной рубашки захрустело. – Я был дядей детям Дженни, братом ей и Айену. Милордом для Фергюса и сэром для моих арендаторов. Макдью для каторжников Ардсмура и Маккензи для других слуг в Хэлуотере. Потом Малькольмом-печатником и Джейми Роем в доках.

Он медленно провел рукой по моим волосам с шепчущим, как дуновение ветра снаружи, звуком.

– Но здесь, – произнес он так тихо, что я едва услышала, – здесь, в темноте, с тобой… у меня нет никакого имени.

Я подняла к нему лицо и поймала губами его теплое дыхание.

– Я люблю тебя.

Мне не требовалось добавлять, насколько искренни были эти слова.

Глава 38

Встреча с адвокатом

Как я и предвидела, микробы восемнадцатого столетия не могли и мечтать потягаться с антибиотиками века двадцатого. Лихорадка Джейми практически сошла на нет в течение суток, а в следующие два дня пошло на убыль и воспаление раны: осталось лишь небольшое покраснение по краям да при нажатии выделялось немного гноя.

На четвертый день, удостоверившись, что он пошел на поправку, я наложила легкую повязку с целебной мазью и поднялась к себе, чтобы умыться, переодеться и привести себя в порядок. Оба Айена, старший и младший, Джанет и слуги на протяжении последних нескольких дней время от времени заглядывали в комнату посмотреть, как дела у Джейми. Подозрительно, что Дженни не принимала в этом никакого участия, но было очевидно, что уж она-то полностью в курсе всего, что происходит в ее доме. Я не сообщила о своем намерении подняться наверх, однако, когда открыла дверь в мою спальню, у умывальника стоял большой кувшин с горячей водой, от которой шел пар, а рядом лежал свежий кусок мыла.

Я взяла его и принюхалась. Это было душистое французское мыло с запахом ландыша, и это являлось деликатным указанием на мое положение в доме. Почетная гостья – несомненно, но не член семьи, потому что все домашние обходятся обычным грубым мылом из жира и щелочи.

– Ладно, – пробормотала я, взбивая мыльную пену. – Поживем – увидим.

Когда спустя полчаса я, глядя в зеркало, укладывала волосы, снизу донеслись звуки – похоже, кто-то прибыл, причем, если судить по шуму, не один человек. Выйдя на лестницу, я первым делом увидела внизу сновавших между передней и кухней детей, а среди них нескольких незнакомых взрослых, с любопытством взиравших на меня, пока я спускалась.

Войдя в гостиную, я увидела, что походную койку убрали, а Джейми, выбритый и в свежей ночной рубашке, аккуратно уложен на диван, под одеяло. Со всех сторон его облепили детишки, четверо или пятеро. Командовали этой компанией Джанет, Айен-младший и улыбчивый молодой человек – судя по форме носа, один из Фрэзеров, – но в остальном имевший мало общего с крохотным малышом, которого я видела в Лаллиброхе двадцать лет назад.

– Вот она! – радостно воскликнул Джейми при моем появлении, и все в комнате повернулись, чтобы посмотреть на меня: выражения их лиц варьировали от приветливого удивления до благоговейного трепета. – Ты помнишь Джейми-младшего? – спросил Джейми-старший, кивнув на рослого, широкоплечего молодого человека с кудрявыми черными волосами и шевелящимся свертком в руках.

– Помню кудряшки, – с улыбкой сказала я. – Остальное немножко изменилось.

Джейми-младший ухмыльнулся с высоты своего роста.

– Я хорошо помню тебя, тетя, – произнес он бархатистым, словно хорошо выдержанный эль, голосом. – Ты держала меня на коленях и играла в «Десять поросят» с пальцами моих ног.

– Вполне возможно, – сказала я, глядя на него снизу вверх с легким испугом.

Бывает, что между двадцатью и сорока годами некоторые люди внешне особо не меняются, но вот между четырьмя и двадцатью четырьмя они меняются довольно заметно.