Путешественница - Диана Гэблдон

Он уставился на меня с интересом.

– Ты хочешь сказать, что в мою руку залезли эти самые микробы? Точно тебе говорю, их там чертова прорва!

Я пощелкала пальцем по маленькой плоской коробочке.

– Лекарство, которое я только что ввела в твою задницу, убивает микробов. Я буду делать уколы каждые четыре часа до этого же времени завтрашнего дня, а потом посмотрим, как у тебя дела.

Я умолкла. Джейми смотрел на меня, качая головой.

– Ты понял? – спросила я.

Он медленно кивнул.

– Понял. Мне следовало не мешать им и позволить сжечь тебя двадцать лет назад.

Глава 37

Что есть в имени

Сделав укол, я уложила Джейми поудобнее, а сама села рядом, позволив ему держать меня за руку. Вскоре он уснул и, расслабившись во сне, выпустил мои пальцы.

У его постели я и провела весь остаток ночи, порой впадая в дрему, но пробуждаясь по тем внутренним часам, которые есть у всех врачей, приноравливающихся к специфическому ритму смены дежурств. Еще два укола, последний на рассвете, когда жар уже заметно спал. Конечно, температура еще оставалась высокой, кожа горячей, но лихорадка его уже не изводила. Ему полегчало, это явствовало хотя бы из того, что на последний укол он отреагировал лишь слабым бурчанием и уснул, тихо ругнувшись, когда ненароком потревожил руку.

– Чертовым микробам восемнадцатого столетия не устоять перед пенициллином, – сообщила я спящему. – Никакого сопротивления. Даже будь у тебя сифилис, мы бы и его извели!

«И что потом?» – задумалась я, когда потащилась на кухню за горячим чаем.

Странная женщина, то ли кухарка, то ли горничная, разводила огонь в печи, чтобы испечь хлеб: тесто для него уже поднялось. Увидев меня, она, похоже, не удивилась: освободила небольшое пространство, где я могла бы сесть, принесла мне чай и свежие крендели и, пожелав доброго утра, вернулась к своей работе.

Очевидно, Дженни сообщила прислуге о моем присутствии. Но примирилась ли она сама с этим фактом? У меня на сей счет имелись сомнения: Дженни явно хотела, чтобы я убралась, и вовсе не обрадовалась моему возвращению. Ну что ж, если я решу остаться, мне предстоит получить некоторые разъяснения насчет Лаогеры как от Джейми, так и от его сестры. А я уже решила остаться.

Я поблагодарила кухарку и, взяв с собой чашку свежезаваренного чая, вернулась в гостиную ждать пробуждения Джейми.

Люди, проходившие в течение утра мимо двери, то и дело останавливались заглянуть внутрь, но стоило мне поднять глаза, торопливо продолжали путь. Наконец перед самым полуднем Джейми выказал признаки пробуждения: зашевелился, вздохнул, застонал, когда это движение потревожило раненую руку, и снова затих.

Я дала ему какое-то время, чтобы он понял, что я нахожусь рядом, но его глаза оставались закрытыми. Однако он не спал: тело было слегка напряжено, а не расслаблено в дреме. Для меня, всю ночь видевшей его спящим, разница была очевидной.

– Ладно, – сказала я, устраиваясь поудобнее за пределами его досягаемости. – Теперь можно и послушать.

Между каштановыми ресницами появилась голубая щелочка, но тут же исчезла снова.

– Мм? – произнес он, делая вид, что медленно просыпается.

– Перестань притворяться, меня не проведешь. Видно ведь, что ты проснулся. Открой глаза и расскажи мне про Лаогеру.

Голубые глаза открылись и остановились на мне с выражением неудовольствия.

– Ты не боишься, что я снова заболею? – осведомился он. – Говорят, больных волновать нельзя, это ухудшает их состояние.

– Ничего страшного, твой лекарь сидит рядом, возле кровати. Если тебя прихватит, будь спокоен: я знаю, что делать.

– Вот этого я и боюсь. – Его прищуренный взгляд перебежал на маленький контейнер с лекарствами и шприцами, лежащий на столе. – Моя задница чувствует себя так, будто я уселся на куст утесника без штанов.

– Хорошо, – удовлетворенно сказала я. – Через час ты получишь еще порцию. А сейчас валяй рассказывай.

Джейми поджал губы, но потом, вздохнув, расслабился. Он с усилием приподнялся и оперся на подушки здоровой рукой. Я не стала ему помогать.

– Ладно, – сказал он наконец, глядя вниз и выводя пальцем звездочки на краю одеяла. – В общем, это было, когда я вернулся из Англии.

Он вернулся из Озерного края, перевалив через протяженную каменную стену, что отделяет Англию от Шотландии и на широкой спине которой в древности собирались на торжища и вершили суд жители границ.

– Там есть камень, который отмечает границу, может быть, ты знаешь, это такой древний камень, он и с виду-то похож на рубежный знак.

Джейми взглянул на меня вопросительно, и я кивнула. Я действительно знала его, огромный менгир высотой футов в десять. В мое время кто-то вырезал на одной его грани «Англия», а на другой стороне – «Шотландия».

Там Джейми остановился передохнуть, как останавливались тысячи путников на протяжении многих лет. Позади оставалось прошлое: тюрьма, изгнание, унижение, а впереди, за зелеными равнинами, виднелись окутанные туманом далекие утесы горной Шотландии.

Джейми взъерошил волосы здоровой рукой, как делал всегда, когда погружался в раздумье, отчего на макушке затопорщились маленькие яркие завитки.

– Тебе не понять, каково это – так долго жить среди чужих.

– Неужели? – язвительно заметила я.

Джейми удивленно посмотрел на меня и улыбнулся, опустив глаза на покрывало.

– Ну, может быть, тут я ошибся – тебе это понятно. Но ты изменилась, разве нет? Хоть ты и стараешься сохранить воспоминания о доме и о том, кто ты, – ты изменилась. Не стала чужой – ты никогда не станешь ею, даже если бы захотела, – но ты не такая, какой была.

Я подумала о себе, молча стоявшей рядом с Фрэнком, скучавшей в ярком водовороте университетских вечеринок, возившей детскую коляску по чопорным паркам Бостона, играющей в бридж и беседующей с другими женами и матерями, которые говорили на чужом языке домохозяек среднего класса. Чужая, вот уж точно!

– Да, – согласилась я. – Понимаю. Продолжай.

Джейми вздохнул, почесал нос указательным пальцем.

– Итак, я возвратился. – Он поднял глаза и слабо улыбнулся. – Что ты там сказала Айену-младшему? «Дом там, где нас, когда бы ни пришли, не могут не принять»?

– Именно, – сказала я. – Это цитата из поэта по фамилии Фрост. Но что ты этим хочешь сказать? Уж конечно, твоя семья была рада снова тебя увидеть!

Джейми нахмурился, перебирая пальцами одеяло.

– Так-то оно так, – медленно произнес он. – Не в этом дело. Я не хочу сказать, будто они дали мне почувствовать, что я нежеланный гость, вовсе нет. Но меня так долго не было! Майкл, маленькая Джанет и Айен даже не помнили меня. – Он печально улыбнулся. – Правда, до них доходили слухи. Когда я вошел на кухню, они вжались в стену и уставились на меня круглыми глазами.

Он слегка подался вперед, стремясь донести до меня свои чувства.

– Понимаешь, когда я прятался в той пещере, было совсем другое дело. Дома я не жил, и они редко видели меня, но я всегда был рядом, я всегда был частью семьи. Я наблюдал за ними, я знал, когда им голодно или холодно, или когда заболевали козы, или выдавался неурожай, даже когда меняли кухонную дверь. Потом я отправился в тюрьму, – совсем другим тоном сказал он. – А из тюрьмы в Англию. Конечно, я писал им, а они мне, но это не одно и то же – увидеть на бумаге несколько накорябанных слов, рассказывающих о том, что происходило несколько месяцев назад. А когда я вернулся…

Джейми пожал плечами, поморщившись, оттого что это движение потревожило его руку.

– Все изменилось. Айен спрашивал меня, что я думаю об огораживании старого пастбища Кирби, но я знал, что он уже велел своему сыну этим заняться. Я бродил по полям, и народ смотрел на меня с подозрением, считая чужаком. А когда меня узнавали, то у них глаза округлялись, будто они увидели привидение.

Он замолчал и посмотрел в окно, где посаженный его матерью розовый куст терся ветками о стекло.

– Впрочем, наверное, я и был привидением, если ты понимаешь, о чем я.

– Может быть, – сказала я.

По стеклу стекали капли дождя, такие же серые, как небо.

– Такое чувство, будто твои связи с землей оборваны, – быстро сказала я. – Плывешь через комнаты, не ощущая своих шагов. Слышишь, что люди обращаются к тебе, и не понимаешь, что они говорят. Я помню это – так было до того, как родилась Бри.

Правда, у меня тогда сохранялась одна связь, якорь, крепивший меня к жизни, – мой ребенок.

Джейми молча кивнул, не глядя на меня. В очаге шипел и потрескивал торф, от которого пахло горной Шотландией, а по дому распространялся теплый, уютный запах пекущегося хлеба.

– Я был здесь, – тихо сказал он, – но не дома.

А ведь даже я ощущала здесь притяжение – притяжение дома, семьи, самого этого места. Я, с детства не знавшая, что такое дом, чувствовала желание осесть здесь и остаться навсегда, надежно, тысячей нитей врасти в эту уютную повседневность, в эту привязывающую к себе землю. Каково же было ему, выросшему здесь, вскормленному этой землей, вернуться и почувствовать, что он лишился корней?