Путешественница - Диана Гэблдон

Там были овсяные лепешки, эль и несколько маленьких свежеиспеченных хлебцев, разрезанных пополам и начиненных овечьим сыром и домашними соленьями. Сэндвичи горной Шотландии, еда пастухов и воинов, характерные для Лаллиброха, как арахисовое масло для Бостона. То, что мои похождения заканчиваются одним из них, очень даже символично.

Я съела сэндвич, выпила бутылочку эля и снова запрыгнула в седло, направив лошадь на северо-восток. К сожалению, еда не только подкрепила тело, но и обострила чувства, и на смену отупению пришло отчаяние. Настроение мое, и с самого-то начала неважное, по мере того как я поднималась все выше и выше, падало все ниже и ниже.

Коню дорога была в охотку, а вот мне – нет. Во второй половине дня я почувствовала, что просто не в состоянии продолжать путь, свернула в рощицу, чтобы ни меня, ни коня не было видно с дороги, стреножила животное, а сама поплелась еще глубже в заросли, пока не набрела на разукрашенный зелеными пятнами мха ствол упавшей осины.

На него я и уселась, опершись локтями о колени и уронив голову на руки. У меня болели решительно все суставы. Не от напряжения предыдущего дня, не от усталости, не от долгой езды верхом. Просто от горя.

Важную часть моей жизни составляли рассудительность и самоограничение. Ценой некоторых усилий мне удалось освоить искусство врачевания, подразумевающее способность отдавать и заботиться, но я всегда останавливалась, не доходя до того опасного момента, где было бы отдано слишком много. Ради эффективности мне пришлось научиться отстраненности и неучастию.

Жизнь с Фрэнком научила меня уравновешенности, при которой привязанность и уважение не переходят незримой границы, отделяющей их от страсти. Конечно, Брианна была исключением. Любовь к ребенку вообще не может быть свободной; с первых признаков движения в чреве возникает привязанность столь мощная, сколь и безоглядная, неукротимая, как процесс самого рождения. Но при всей силе этого чувства оно всегда под контролем, ибо родитель несет ответственность за дитя, будучи защитником, охранителем и попечителем. Пусть родительская любовь и могучая страсть, но никогда не безответственная.

Всегда, всегда мне приходилось уравновешивать сострадание мудростью, любовь – рассудительностью, человечность – суровостью.

Только с Джейми я отдала все, что имела, рискнула всем. Я отбросила осторожность, рассудительность и мудрость, а также удобства и ограничения сделанной с таким трудом карьеры. Я не принесла ему ничего, кроме самой себя, была с ним никем, кроме самой себя, подарила ему душу и тело, дала ему увидеть себя обнаженной, доверилась ему, чтобы он познал меня целиком и потакал моим слабостям. Потому что когда-то он это делал.

Я боялась, что он не сможет этого снова. Или не захочет. А потом познала те немногие дни совершенной радости, полагая, что в одну реку можно войти дважды и былое может повториться. Я была вольна любить его и думать, что он любил с искренностью, под стать моей.

Горячие слезы текли по лицу и просачивались между пальцами. Я оплакивала Джейми и себя, какой я была с ним.

«Знаешь, – прошептал его голос, – что это значит, снова сказать “Я люблю тебя”, и сказать искренне?»

Я знала. И, сидя под соснами, уронив голову на руки, знала теперь и другое – что этого мне уже не дано.

Погруженная в печальные раздумья, я не услышала приближающихся шагов. И лишь когда поблизости хрустнула под ногой ветка, я, словно всполошившийся фазан, вскочила и развернулась на звук – с сердцем в пятках и кинжалом в руке.

Человек отпрянул от обнаженного клинка, явно перепугавшись не меньше меня.

– Какого черта ты тут делаешь? – требовательно спросила я, прижав свободную руку к груди.

Сердце стучало, будто литавра, и я была уверена, что побледнела, как и мой преследователь.

– Господи, тетя Клэр! Где ты научилась так орудовать ножом? Ты меня до смерти напугала.

Юный Айен провел ладонью по лбу.

– Ты тоже меня напугал, – заверила я его, пытаясь вернуть кинжал в ножны.

Эта операция оказалась слишком сложной для моих дрожащих рук. Колени подгибались, и я тяжело опустилась на ствол осины, положив нож на бедро.

– Повторяю, – сказала я, стараясь овладеть собой, – что ты здесь делаешь?

На самом деле ни что он здесь делает, ни почему заявился, не было для меня никаким секретом. Просто мне требовалось время, чтобы оправиться от испуга и обрести способность действовать уверенно.

Юный Айен закусил губу, огляделся по сторонам и по моему разрешающему кивку неловко присел на ствол рядом со мной.

– Меня послал дядя Джейми… – начал он, и дальше я слушать не стала.

Пусть у меня тряслись руки, пусть подгибались колени, но я встала, заткнула кинжал за пояс и отвернулась.

– Постой, тетя! Пожалуйста!

Он схватил меня за руку, но я вырвалась, отстранившись от него.

– Мне это не интересно, – сказала я, отбрасывая ногой листья папоротника. – Отправляйся домой, мальчик. Мне есть куда идти.

Во всяком случае, я на это надеялась.

– Но это не то, что ты думаешь! – Не в состоянии помешать мне уйти с прогалины, он последовал за мной, выкладывая на ходу свои доводы. – Ты нужна ему, тетя, правда нужна! Ты должна вернуться со мной!

Я подошла к лошади и нагнулась, чтобы расстреножить ее.

– Тетя Клэр! Неужели ты не выслушаешь меня?

Долговязый малый смотрел на меня поверх седла, стоя по другую сторону лошади, и был чертовски похож на своего отца. То же добродушное лицо, напряженное от беспокойства.

– Нет, – отрезала я, засунула конские путы в седельную сумку, вставила ногу в стремя и поднялась в седло, широко взмахнув юбками, включая нижнюю.

Увы, мое величественное отбытие оказалось существенно затруднено тем фактом, что Айен ухватил мерина под уздцы.

– Отпусти, – произнесла я тоном, не допускающим возражений.

– Нет, пока ты не выслушаешь меня, – твердо заявил он.

Лицо у него было хмурое, губы упрямо сжаты, карие глаза блестели. Я бросила на него сердитый взгляд. Пусть долговязый и тощий, он был жилистым, на отцовский манер, а стало быть, сильным. Особого выбора у меня не было: если я не хочу пустить коня вскачь и сбить мальца с ног, придется его выслушать.

Ну ладно, решила я. Черта лысого это поможет его дядюшке, но я, так и быть, выслушаю.

– Говори, – сказала я, призвав на помощь все свое терпение.

Он набрал воздуха, с опаской глядя на меня, выдохнул, да так, что затрепетали мягкие каштановые волосы над лбом, и, расправив плечи, заговорил.

– В общем, – начал он, растеряв всю уверенность. – Это… я… он…

Я тихо зарычала от раздражения.

– Вот что, приятель, начни сначала. Только не устраивай из этого песни и пляски, ладно?

Парнишка кивнул, сосредоточенно закусил верхнюю губу и начал:

– После того как ты уехала, а дядя Джейми вернулся, в доме поднялся такой тарарам – сущий ад.

– Наверняка так оно и было, – сказала я, но невольно почувствовала, как во мне просыпается любопытство, которое я попыталась скрыть, изобразив на лице полнейшее безразличие.

– Я никогда не видел дядю Джейми в такой ярости, – сказал Айен, внимательно глядя на мое лицо. – Да и маму тоже. Ох они и схлестнулись, просто жуть. Отец попытался утихомирить их, но они как будто и не слышали. Дядя Джейми назвал маму чертовкой, лезущей не в свое дело, и еще… множеством нехороших слов, – добавил он, покраснев.

– Ему не следовало сердиться на Дженни, – сказала я. – Она лишь пыталась помочь, я думаю.

Мне было неприятно сознавать, что причина всего этого раздора – я. Дженни была главной опорой Джейми еще с детства, с кончины их матери. Неужели не будет конца тому ущербу, который я причинила своим возвращением?

К моему удивлению, сын Дженни улыбнулся:

– Ну так ведь не он один знает крепкие словечки. Моя матушка не тот человек, который смиренно сносит оскорбления, сама знаешь. Так что дядюшке Джейми тоже изрядно досталось.

Вспоминая этот эпизод, Айен слегка вздрогнул.

– Я думал, они друг друга покалечат: матушка пошла на дядю Джейми с железной сковородкой, а он выхватил ее и выкинул в кухонное окно. Распугал кур во дворе, – добавил он с едва заметной ухмылкой.

– Поменьше о курах, мальчик, – сказала я, холодно глядя на него с высоты седла. – Давай выкладывай, мне пора в путь.

– Так вот, дядя Джейми сбил книжную полку в гостиной. Я не думаю, что он сделал это нарочно, – поспешно добавил Айен, – просто был взбешен и ничего перед собой не видел – и вышел в дверь. Отец высунул голову в окно и спросил, куда дядя направился, и он сказал, что будет искать тебя.

– Тогда почему же здесь ты, а не он?

Я слегка подалась вперед, не спуская глаз с его руки на поводьях: если его пальцы чуть ослабнут, мне, возможно, удастся выхватить поводья.

Юный Айен вздохнул.

– В общем, когда дядя Джейми выезжал на своей лошади, тетя… э-э… то есть его… – Он покраснел с совершенно несчастным видом. – Лаогера. Она… спустилась с холма и явилась в палисадник.